Константин Соловьев - Prudentia [litres]

Проникающее повреждение боковой броневой плиты.

Критическое падение давления в маслопроводе.

Перегрев оболочки реактора.

Гримберт умолял «Тура» идти вперед. Когда-то могучий и сильный, тот был похож на раненого зверя, ревущего от боли и не разбирающего пути. Его редкие ответные выстрелы почти всегда уходили мимо цели. Осмелевшие рыцари Лаубера, пользуясь этим, сокращали расстояние, уже не осторожничая и не таясь. Хищник опасен, пока у него есть зубы. А «Золотой Тур» уже не был той смертоносной машиной, которая когда-то внушала страх и благоговение всей Франкской империи. Он был куском дребезжащей стали, внутри которой трясся сдавленный со всех сторон комок истекающей страхом и болью человеческой плоти.

Пробитие левой нижней четверти спинной брони, множественные вторичные осколки.

Вышли из строя оба лепестковых клапана правой ноги.

Уничтожен основной торсион.

Критическая дисфункция… Потеря контроля… Отсутствие управления…

«Золотой Тур» не умирал, понял Гримберт. Он уже был мертв. Но он был упрямым и стойким металлическим хищником, даже умерев, он пытался выполнить волю хозяина подобно преданному вассалу. Гримберт то изрыгал страшные богохульства, призывая на голову несчастного «Тура» все адские муки, то умолял, едва не плача, как лучшего друга. «Еще минуту… Нам бы выбраться за стену… Клянусь бородой Святого Петра, я восстановлю тебя. Сделаю еще сильнее и еще могучее. Покрою неувядающей славой. Заложу в Турине новый собор в твою честь. Только продержись, только…»

Городская стена открылась перед ними, соткавшись из клубов дыма, точно мираж. Крепкий многослойный камень, усиленный контрфорсами, надежная старая кладка… У Гримберта не было времени искать ворота. Застонав от натуги, едва не теряя сознание от бьющейся об своды черепа черной боли, он вогнал изувеченное тело «Тура» в нее на полном ходу.

Скрежет стали едва не разорвал барабанные перепонки. По бронированным наплечникам забарабанили камни, где-то сзади с опозданием ухнули голодными совами пушки…

Добыча ускользнула. «Тур» прошел сквозь стену, оставляя за собой опадающий шлейф цементной пыли, и двинулся дальше, полуослепший и не разбирающий дороги. Болезненная эйфория едва не разорвала легкие Гримберта хриплым лающим кашлем.

Он вышел. Выбрался из смертоносной ловушки. Уцелел.

Значит, еще ничего не потеряно. Улыбаясь, Гримберт чувствовал на губах собственную теплую кровь, но сейчас это не имело никакого значения. Он вырвался. Ушел от смерти. Его план не разрушен, а лишь поврежден. Он восстановит все – кропотливо, как паутину. Он увидит Лаубера на плахе. Он…

Мир вдруг без предупреждения пошатнулся в своих небесных устоях. Он сделался мягким и податливым, из него пропали все цвета и звуки, и весь он как-то вдруг поплыл, мягко подворачиваясь, окутываясь угольной непроглядной вуалью…

Гримберт ощутил, как подламываются стальные ноги «Тура», но в сорванном со своих утвержденных Господом креплений мире уже не было направлений, так что он даже не мог понять, падает он или взлетает. Перед ним мелькнул кусок земли с гранитными надолбами, похожими на изъеденных временем языческих идолов, опутанных колючей проволокой.

Ужасающий грохот он ощутил с большим опозданием. Этот грохот еще не размозжил его голову, кости которой и так едва удерживались вместе.

Гримберт ощутил, как весь мир содрогнулся до основания. Содрогнулся и заскрежетал.

«Страшный суд, – пронеслась где-то в сдавленной голове трепещущая, несущая облегчение, мысль. – Вот оно».

Терпение Господне наконец истощилось, и он решил призвать на судилище всех, кто столько лет причинял ему беспокойство. Долго же ему пришлось ждать маркграфа Туринского…

Гримберт не помнил, сколько он лежал, бессмысленно глядя в небо. Все еще закопченное пожаром, оно быстро светлело, но все еще казалось плоским и пустым, как необожженный купол церкви, который еще не успели покрыть росписью. У него ушло очень много времени, чтобы понять – он видит его собственными глазами сквозь пробоину в бронекапсуле, а не мощными сенсорами «Тура».

«Золотой Тур» уже ничего не мог увидеть. Он лежал мертвым грузом, излучая уже ненужное ему тепло – мертвый великан, умерший без жалоб и клятв. В его чреве все еще гудели лопнувшие трубопроводы и вибрировали какие-то передачи, шипела гидравлика, но это уже не было жизнью, лишь агонией.

«Мина, – равнодушно подумал он. – Обычная мина. Уже за стеной. Как глупо».