Евгений Витязев - Молох

— Ты снова с нами, брат — встречал нас седовласый старик, который давал мне в своё время таблетку. Жаль, что имён у них не было, а кличку деду я почему-то придумать не мог. Как назло, в голову ничего не лезло. Не уж то, старец блокировал мысли?

Я представил завсегдатаю своих друзей, после мы забрались на станцию и сразу нашли себе место у костра. Я глянул на часы. 23:14. Хиппи сидели полукругом и распевали песни на непонятном мне языке. Музыка завораживала. Я на слух запомнил один из куплетов:

— Скажите, кто-нибудь знает, что там за существа у вас без кожи разгуливают? — как только песнопения на время стихли, обратился ко всем брат Вано.

— У нас никто не разгуливает — ответил один из местных, вызвав во мне чувство дежа вю.

И снова никто ничего не стал спрашивать, даже по поводу Библиотекаря, когда я посеял панику в кругу растаманов. Перед тем, как устроиться спать, ко мне подошёл седовласый и выразил благодарность, что я сберёг «особый», как он выразился, фонарик. Перед тем, как уйти, главный дал мне каких-то трав. «На утро почувствуешь перемены», — изрёк он точно проповедник на мессе и удалился из палатки. Что ж, была, ни была. Если бы хотели отравить, сделали бы это в первый раз, когда я одной ногой стоял на том свете.

Я не сразу понял, что произошло на следующий день, когда поднялся с матраса после бессонной ночи. Первым меня встретил Чума. Выглядел он так, словно минуту назад лишился девственности. Или же вентилятор в одно место вставили. Боец повёл меня к зеркалу, и я сразу понял, в чём дело. Шрамы на лице полностью затянулись, оставив разве что красные рубцы. Я дотронулся до полосок, но впервые не почувствовал боли. Когда в комнату вошёл Ахмет, то, при виде меня, в первую очередь, вспомнил все существующие матюги. Мы с Чумой ржали как ненормальные. Я впервые увидел, что тот проявил эмоцию на своём лице, сменив привычное каменное выражение. Кавказец тоже не сдержался и гоготал так, что от усердия испортил воздух. В помещение на наш смех вошёл хиппи, но тут же, зажимая нос, выбежал прочь, будто и ему вставили раскалённую кочергу в задницу.

В конце концов, мы сами вышли из покоев и направились в сторону кострища. Молодцы, ребята, по-пионерски тушат, когда вода сейчас в дефиците. Но шанс на то, что загорится хоть какая-нибудь станция метро такой же, как увидеть горячий калорийный обед на шикарном кухонном столе. Мы простояли недолго у пепелища, когда к нам подошёл молодой пацанёнок и доложил то, чего я так долго ждал. Звонок с Дунайского проспекта.

Нас провели в палатку, отличавшуюся от моей наличием чёрного железного телефона на барабане. Когда произошла Катастрофа, все средства связи: мобильные и домашние телефоны, интернет, телевидение, перестало фурычить. Остались только дисковые телефоны и старые встроенные радиопередатчики. Дрожащей рукой я потянулся к трубке, весившей пару килограмм. Жаль, нельзя громкую связь поставить.

— Чулок, с тобой всё в порядке? — от возбуждения сердце моё бешено колотилось.

— Не сказала бы, сладкий, но жить буду. Правда, ещё лежать, как минимум, неделю на больничном, но кто меня остановит? Как вы там сами?

— Дошли без приключений — решил я не волновать литовку, подмигивая бойцам.

— Молодцы. Я вот, что подумала, Молох. Думаю, останусь здесь какое-то время жить, пока в метрошке грядут перемены. Надоела мне жизнь в Зоне Отчуждения. Не такое уж и замечательное место — Крестовский остров. Я вам с Владленом тогда преувеличивала в церквушке на Нововолковском то. Да и Мамонт с местными ЗА моё пребывание, учитывая то, что война не за горами. До сих пор, вон, Рипли ищут.

— Не там ищут — заверил я. — Она на Волковской. Пускай похоронят по-человечески.

— Хорошо. Насчёт похорон. Сам понимаешь, какая нынче обстановка. Сашку через пару часов на Дунайском хоронить будем. Уже народ подтягивается.

— Ясно — я не знал, что говорить дальше. — Чулок, послушай… Спасибо тебе за всё.

— И тебе. Надеюсь, я вселила в тебя хоть капельку любви.

— Её хватит до конца жизни — вот Дьявол! Я злился на себя, что не смог сдержать слезы.

— Будь сильным — прошептала литовка. — Надеюсь, мы встретимся с тобой ещё в этой или следующей жизни. И ещё кое-что…

— Ч-что? — с неимоверным трудом удалось задать мне вопрос.

— Я тебя люблю.

«И я тебя», — я не знал, вслух сие было произнесено или нет, но девушка повесила трубку. Пришло осознание другого: то, что Чулок слышала мою последнюю фразу, пусть и на уровне полёта мысли. «Я знаю, что ты знаешь». Никогда сердце так часто не билось. Но я вспомнил, что сущность моя — диггер, прирождённый убийца. И цель близка. Всё остальное — позади. Я глянул вначале на Чуму, затем на Ахмета. Никакого волнения: сердце как стучало размеренно в груди, так и продолжало. Впереди — чистый лист жизни.