Николай Бахрошин - За пять минут до

В кафе, стилизованном под бревенчатую избу и ею же являющимся, мы оказались единственными посетителями. Хотя на скорость обслуживания это не повлияло. Пухлая официантка в малиновом халате с желтыми ромашками несла нам кофе, яичницу и пирожки мучительно долго и трудно. Несколько раз нерешительно выглядывала из-за кухонной двери и снова пряталась, словно там, за дверью, забирала последнее изо рта голодных детей.

Далеко от Москвы, другой ритм жизни, соглашались мы, стараясь не раздражаться на ожидание. Может, так и надо – тихо, неспешно, практически не приходя в сознание?

– Знаете, Альберт Петрович, Николаю Николаевичу очень нравились ваши книги, – вдруг сказала Ева.

– Теперь знаю, – подтвердил я. – А какому Николаю Николаевичу?

Пусть я не Енрик, но смотреть на лицо Мицкель было приятно, сознаюсь.

– Да Скворцову же.

– Ага… (Вот привязалось нотариальное глубокомыслие!) Вы с ним были знакомы?

– Немного. Скальск – город маленький, там все со всеми знакомы, – прозвучало уклончиво.

– Вы там живете? – спросил я довольно глупо.

– Нет, живу я в Москве, – усмехнулась Ева. – В Скальске у нас дела. Небольшие.

Багор и Толик подтверждающе покивали. Дела, дела, у кого их нет, этих бесконечных дел.

Я отхлебнул кофе с привкусом автомата.

– Странная история с этим наследством… – сказал я.

– Ваше «Утро фараона» Николаю Николаевичу особенно нравилось, – невозмутимо продолжила Ева. – Он три раза его перечитывал. Говорил, что именно этот роман помог ему разобраться в некоторых особенностях кастовых взаимоотношений той эпохи.

– Да, египтяне делились на касты по профессиям… Мне самому показалось, что роман получился, – не смог удержаться я. Как большинство авторов, я слишком легко расслаблялся, когда начинали гладить по шерстке.

– Николай Николаевич говорил, автор как будто видел своими глазами то, о чем пишет. Бытовые детали – выше всяких похвал.

– Творчество, знаете ли, это озарение особого рода… Скольжение между вымыслом и реальностью, где единственные путеводные нити – сюжет и стиль, а критерий – собственное чувство меры. – Я глянул на собеседников с пронзительностью живого классика. – Что же касается наследства…

– Николай Николаевич говорил, что при всей несомненной слабости романа, невнятной интриге и плохо прописанных персонажах, книга определенно заслуживает внимания.

От неожиданности я поперхнулся кофе и резко закашлялся. Коричневые брызги разлетелись широким веером. В основном – на меня самого, но и ребятам тоже досталось. Одна капля ляпнулась Еве на щеку, получилось совсем неловко.

Красавица вздрогнула, но сдержалась. Наградила меня выразительным взглядом, подчеркнуто неторопливо взяла салфетку из вазочки и аккуратно промокнула лицо.

Смешливый Багор громко крякал от хохота, невозмутимый Толик слегка улыбнулся, и даже официантка в халате расцвета абстракционизма на миг ожила в углу, огляделась недоуменно.

– Простите великодушно…

– Ничего.

– Нет, правда, извиняюсь…

– Ничего, бывает, я понимаю.

– А я читал вашу «Косую саблю», – сказал Толик с оттенком сочувствия. – В общем, интересно. Интрига, сюжет, персонажи – все вроде есть. Мне понравилось. В общем-целом.

– «Косу и саблю»! – мрачно поправил я, все еще отдуваясь.

– Ну да, точно. «Коса и сабля». А я-то еще думаю – почему такое странное название «Косая сабля»? Сабли же все косые, прямых не бывает…

Читатели! – подумал я.

– Читатели… – сказал я.

– Не скажите, – улыбнулась Ева. – Определенная часть молодежи все-таки читает книги.

– Определенная часть молодежи даже имеет шансы дожить до старости, – проворчал я с высоты своих сорока.

– Вы думаете? А как же безжалостный прогресс? Технологические ужасы современности?

Я беспечно махнул рукой:

– Как-нибудь… Поверьте мне, Ева, после нескольких эпидемий бубонной чумы даже на технический прогресс начинаешь смотреть без содрогания.

Она помолчала, перебирая салфетку тонкими пальцами. Смуглыми и маленькими, как у Мицкель. Может, правда, что каждому человеку дается только одна любовь, а все остальное – лишь поиск подобия. Во веки веков и во все времена…

– Страшно было? Ну тогда? – спросила она.

Я тоже ответил не сразу. Вспомнил пустые тесные улицы городков средневековой Европы, где привычный запах нечистот перебивала трупная вонь Черной Смерти. И колокольный звон – бесконечный, заунывный и безнадежный. Хоть и считалось, что колокольный звон отгоняет чуму, но верили в это все меньше и меньше.