Николай Бахрошин - За пять минут до

Вот и служи, как пес, сдохнешь потом как собака… Может, оперу взрыв газа организовать? – пришло в голову. Хороший вариант. Газовое оборудование старое, времен надежды на коммунизм, почти антиквариат. Надо с Лехой перетереть…

Сыщик вернулся минут через десять. Принес толстую бумажную папку. Денег при нем уже не было. Где-то недалеко прячет, значится. Надо учесть… Не в деньгах дело, не жалко, вопросы лишние не нужны потом – откуда такая сумма у безработного алкоголика, за что, от кого.

Папку Бабай листал вдумчиво и обстоятельно. Впрочем, сразу увидел – оно. То, что нужно. Алаверды, Север Семенович, с этими материальчиками… Бабаю стало весело. И страшно одновременно, как всегда при мыслях о Закраевском. Опутал черт разноглазый непонятками. Ничего, теперь побарахтаемся…

– Вот из-за этой папочки меня и поперли со службы, – рассказал хозяин, наливая. – Отблагодарили пинком под зад, значится. Сунулся выше головы, попал у начальства в черный список, ну а дальше… Под первую же чистку рядов меня и списали… – Он хищно выдохнул и залпом залил мрачные воспоминания. – Ничего, человек дорогой, потому и отдаю тебе, хочу сказать – можа, отольется товарищу Закраевскому…

Бабай кивнул, не отрываясь от документов. Занятый чтением, он какое-то время не слушал болтовню опера. А тот уже всерьез взялся обмывать сделку. Дул коньяк в одну харю и общительно рассказывал сам себе, не слишком оглядываясь на собеседника. Его все-таки повело от крепкого. Начал пьянеть на глазах, быстро и бурно:

– …что непонятно. Приехали четверо москвичей на синей «вольво», а их цоп, и к себе. Потом, смотрю, машина уже на платной стоянке, на Адмирала Макарова. Пустая, значится. Стоит и стоит. А где эти четверо? Где приезжие, спрашивается?

Это Бабай услышал. Вник и заинтересовался:

– Да, где они?

– У них. У язычников. Есть тут у нас такие – язычники. Ох, и язычники же… – с хмельной медлительностью рассказывал сыщик.

– И что? Знаешь, где их искать?

– Я-то знаю. Можа, я один и знаю. В лесу они. Далеко. Или – не очень далеко… Капище там у них. Говорят – капище… Обстроились в лесу, как у себя дома, собираются, пенькам молятся… Ловко так спрятались, но я знаю… – он начал ощутимо запинаться в словах и повторять фразы.

Так! А вот это уже нужная тема… Бабай захлопнул папку.

– Планчик набросаешь, как проехать?

– Набросать можно. Это я бы запросто набросал. Я знаю… Тока, человек дорогой, не в Польше живем, сам понимаешь.

– А бонус как же?

– Все! Нету бонусов, обосрались. – Хозяин лихо вскинулся, замахал руками и чуть не упал со стула. – Фирма лопнула, свет погас… Только я знаю… Никто, кроме меня, можа, а я – знаю…

– Ну ты жук, дядя! – усмехнулся Бабай.

Под нетрезвым, но все таким же острым взглядом опера он снова открыл борсетку, нашарил в бумажнике пятитысячную купюру, бросил на стол. Подумал, добавил еще одну.

Сыщик поднялся так резко, что его сильно качнуло вбок и ударило спиной о стену. Еще один клок болотных обоев надорвался и уныло повис оборванным краем. Мимо денег, однако, пьяный не промахнулся. Схватил купюры одним движением, сжал в кулаке, как знамя, икнул довольно. Ясно – доллары еще надо менять, а тут деревянные, прямой светлый путь в магазин и дальше, к белым вершинам горячки.

– Сейчас, сейчас… Будет…

Этот знаток-что-где-кто убежал в комнату, шарахаясь об углы. Долго чем-то гремел. Судя по звукам, яростно рушил мебель. Бабай представил: сейчас вернется, как былинный Жук-Древоточец, – руки по локоть в опилках, в зубах откушенная ножка стула. Но отставной сыщик всего лишь принес лист бумаги и ручку. Заплетаясь языком, хотя вполне понятно объяснил, как ехать, как потом дойти, набросал план, отметил значимые ориентиры. Снова обнялся с бутылкой.

Пусть развлекается! – ухмыльнулся Бабай. Еще одно дело срослось неожиданно – нашли наследника со товарищи. А что знатокам долго жить противопоказано – договорено и подписано…

Распрощавшись, уже открывая дверь, он оглянулся:

– Чтоб ты знал, дядя – а я ведь поляк! Как есть поляк, пан природный. И фамилия моя – Вошебойский! Пан Вошебойский, чтоб ты знал!

Обрадовавшись собственной выходке, с удовольствием посмотрев на вытаращенные глазки опера и зависшую руку с рюмкой, он по-молодому сбежал с крыльца и бодро зашагал к калитке.

Он слишком хорош… Слишком многое умеет и знает! И не потому, что пробовал, постигал, учился – нет, это все заложено в нем с самого начала. От природы, от бога, от дьявола, но – заложено где-то в глубине души, как сумка с инструментами, которые достаются по мере надобности. Вывод до однозначности прост – он слишком хорош, чтобы быть человеком!