Андрей Левицкий - Война Зоны [litres]

Может, я дурак? Другой бы воспользовался ситуацией… и потерял себя, как наркоман.

Втроем мы стояли над раздробленным артефактом, пустота отступала, волнами накатывала тишина. Никто не стрелял, взрывы наверху уже не бахали. Кто-то подвывал неподалеку. Вроде топали, переговаривались, кашляли.

Вдвоем с Алешей мы взяли Химика за руки и понесли по узкому белому коридору запасного выхода на поверхность – не мог я его просто бросить после всего случившегося. В коридоре корчились, задыхались вооруженные люди, закрывая лица, бежали к выходу. Мы подождали, когда они выберутся, и продолжили путь. Никто не пытался нас остановить или пристрелить, к нам потеряли интерес.

Ближе к выходу коридор был завален трупами, он шел под уклоном наверх, и кровь текла к нам. Здесь взорвали гранату, на стенах – кровь и ошметки плоти. Стены разворотило, как из живота – кишки, выпирала влажная глина. Под противогазами не понять, где среди мертвых люди Ганна, а где защитники Института. Сначала мы переступали через тела, потом пришлось ползти по ним, волоча за собой Химика.

Когда наконец выбрались, я стянул противогаз, упал на колени и закашлялся. Поляну заволокло черным дымом. Когда Химик переодевал на мне противогаз, я немного хлебнул хлора и обжег легкие, глаза тоже слезились. Казалось, меня вывернет наизнанку. Но нет, кашель прошел, осталось ощущение, что легкие раздирают кошки. Не вставая, я огляделся. То тут, то там дымили воронки взрывов. Недалеко от входа распростерлось огромное тело предположительно Ганна, снимать противогаз и смотреть я не стал.

По поляне бродили сталкеры. Они напоминали шатунов, ходили, покачиваясь, оглядывались, переговаривались, они точно не понимали, что здесь делают и как сюда попали. В десяти метрах от входа, уткнувшись вертолетным носом в землю, догорал Малыш, от него тянулся едкий дым.

– Есть кто живой? – прохрипел я в рацию.

– Пуля, – отозвалась снайперша.

– Вуд, – проговорил толстяк, вылезая из обгоревшего малинника, приковылял к нам. – Жив, но потрепан.

С сожалением он посмотрел на Химика, наклонился, чтобы проверить пульс. В фильмах в такие моменты обнаруживается, что герой на самом деле жив. Вера в чудо проснулась, заворочалась в груди, желая раздвинуть ребра и вылезти, посмотреть…

Вуд выпрямился, покачал головой. Алеша похлопал меня по спине.

– Неужели справились? – шепнул на самое ухо Полковник.

– Типа того, – я похромал к Малышу по развороченной земле мимо пары ничего не понимающих сталкеров.

Один из них, молодой веснушчатый мальчишка, обратился к нам:

– Может, хоть вы знаете, что за нафиг?

Полковник снизошел до объяснений:

– Вами управляли и всех хотели убить. Теперь вы свободны.

У мальчишки вытянулось лицо.

Я сел на землю и сжал виски. Можно выдыхать, но почему-то не выдыхалось, будто бы когтистая лапа сжала гортань – ни вздохнуть, ни охнуть. Как в детстве, когда больно, обидно, но…

Прощай, Химик! Ты умер геройски. Обязательно похороню тебя в Зоне.

Искусный каменотес превратил серую глыбу в гигантский патрон, где на мраморной табличке было написано: «Здесь покоится Химик. Он умер свободным и подарил свободу сталкерам. Он был мужик».

Я приходил сюда каждый год. Олеся отпускала меня без слов. Заботливо собирала тормозок, проверяла носки, майки, продукты и благословляла в поход. Пропадал я на месяц, бродил всегда один, собирал артефакты, и этого хватало на жизнь ровно на год.

По обыкновению третьего июня я заканчивал поход, останавливался возле памятника, который поставили недалеко от разгромленного Института, и говорил с Химиком. Почему-то казалось, что он не только меня слышит, но и сопровождает во всех походах, предупреждает об опасностях, отводит беду.

Переночую я в бункере, что некогда прятался под «Тремя поросятами», а утром поеду домой, где меня ждет семья. От моей прежней жизни, как от бара «Три поросенка», осталась только куча замшелых дров.

– Спасибо, друг, – проговорил я и хлопнул ладонью по каменному патрону. – Благодаря тебе я вернулся домой. Ну и, как бы сказать… обрел себя. Теперь моя жизнь настоящая.

Налетел порыв ветра, сорвал с головы широкополую шляпу и будто бы потрепал меня по щеке. Конечно же, Химик все слышит, потому что в Зоне не умирают, в нее встраиваются. Зона любила Химика и присвоила его. Теперь он ее часть, и это навсегда.

Когда развожу костер, он садится рядом и смотрит на искры, летящие вверх, к таким же искрам звезд. Ежится от ночной прохлады, протягивает руки к огню.