Ярослав Гжендович - Владыка Ледяного сада. Носитель судьбы [litres]

Она шевельнулась сонно и издала какое-то мурлыканье.

Драккайнен склонился и поцеловал ее узкие, стиснутые губы.

Пассионария открыла глаза. Глаза, налитые кровью. Через миг водянистые, бледные радужки закатились, сбежали под веки. Дерево освободило ее с треском, и она рухнула прямо в объятия Вуко.

И тогда все затряслось. Будто грянул беззвучный взрыв, удар инфразвуком.

Он почувствовал, как бегут вокруг дерева трещины, как за окнами шелестит листва и взметывается кольцо снега, как волна идет в долину и бьет в горы, закрывающие ее со всех сторон.

Он услышал еще хоровой писк, стихший, как обрезанный ножом.

Положил Пассионарию на землю и осторожно отлепил от губ восковые накладки.

А потом взял ее на руки и снова зашагал по ступеням.

– Милая принцесса кукол… – пробормотал.

Когда он вышел из ворот, его люди поднимались с земли, тряся оглушенно головами.

– Есть? Что это было? – спросила Сильфана.

– Она освободила долину. Нет Скорбной Госпожи. Нет диких детей. Конец сказке.

Фавн, который был уже не фавном, а худым мужчиной, бросил флейту и, вцепившись в волосы, закричал жутко:

– Госпожа мертва!

– Успокойте его кто-нибудь, – устало произнес Вуко. – Она жива, просто под наркозом. Получила воду онемения. Я не мог ее просто усыпить: она и так уже спала, и это нисколько не мешало ей чудить.

Филар обнял друга и несколько раз встряхнул его, но бывший фавн продолжал поводить вокруг коровьим, непонимающим, взглядом.

– Накройте ее чем-то, а то замерзнет, – приказал Вуко. – Она костистая, смотреть не на что. Ну и сделайте носилки. Что с ним?

– Не узнает меня. Он все еще под властью долины, – ответил беспомощно Филар.

– Ага, – сказал Драккайнен, а потом подошел к Бенкею и ударил его лбом в лицо, потеряв свою корону. – Тогда сделайте двое носилок. И его тоже накройте, а то он голым лазил. И уносим ноги, только дайте мне пять минут.

А потом отошел в сторону, к краю леса. Сунул руку за пазуху, вытащил что-то и долго сидел, глядя на свои руки, на которых ничего не было.

– Perkele pimppi … Почему? – прошептал.

И тогда маленькая, неподвижная феечка, лежащая у него на руках со сложенными крылышками, открыла глаза.

– Код доступа принят, – сказала слабо и шевельнула кончиками крыльев. А потом тяжело села у него на ладони.

– Ты надо мной плакал, – заметила. – Твоя слеза упала мне на лицо.

– Неправда. И никогда больше так не делай.

– А почему? – спросила она, соблазнительно сплетая ножки.

– Потому что ты – проекция моего сознания, perkele ! Я подумал, что у меня был инсульт или что-то такое. Убираемся отсюда. За дело, малышка. Я разбрасываю емкости, а ты дренажируешь долину. Под ноль. Так, чтобы ван Дикен даже фокуса с монетами тут не сумел провернуть.

Драккайнен вернулся к своим, когда Грюнальди как раз объяснял ассасинам:

– То, что кто-то разговаривает со своими ладонями, вовсе не значит, что он безумен. Многие так делают. Например, мой дядька…

– Двигаемся, – сказал Драккайнен. – Я раздавил еще флаконы, как тот, в пещере. Они втягивают в себя песни богов. Едва только закроются, забирайте их, и смываемся. Мы должны положить ее в ящик, прежде чем она проснется, потому что тогда все начнется снова. И еще одно: на этот раз добрая новость. Кажется, я снова могу деять.

Дальше был только поспешный марш с грузом. Двое носилок, три яйцеобразных емкости, тяжелые от песни богов, заснеженный лес и пещера. И слоняющиеся долиной, ошалевшие, ободранные и голодные люди, глядящие вокруг бессмысленным взором, словно пациенты из разбомбленного сумасшедшего дома.

В большой пещере не было и следа туши змея, утихли шепоты и стоны, никакие тени не шмыгали по углам.

Драккайнен скользнул на дно пещеры, манипулируя контейнером, тот зашипел, выпустив клубы пара, и открылся, показав желеобразное, покрытое слизью нутро.

– Сюда ее!

Пассионарию вынули из плаща, после чего Вуко схватил ее за щиколотки, а Варфнир под мышки, и вдвоем положили в емкость, как в огромную раковину. Ткань, окружающая женщину, задвигалась, гибкий отросток пролез ей в рот, другие оплели ее тело, и крышка опустилась.

– Мерзость, – сказал Спалле. – Оно ее будто пожрало. Не задохнется там, внутри?

– Нет, – неуверенно сказал Вуко. – Это как в лоне матери. Питает ее, поит, дает дыхание и укачивает. Но если не получится, то первым я закрою сюда Фьольсфинна.

– Мерзость, – повторил Кокорыш. – Я предпочитал это нести, пока были там только песни богов.