Денис Игумнов - Ночная смена [SelfPub, 18+]

Операцию назначили на вечер субботы, когда предки Валентина традиционно вовсю веселились на даче. Жил он на окраине Москвы, в спальном районе Ясенево. Вика сначала ехала на метро, потом на автобусе и еще шла пешком минут десять. Пока она продвигалась к дому студента, ее со всех сторон окружали угрюмые серые многоэтажки советского периода. Когда-то они были белыми, а теперь от их ауры осталась одна депрессивность цвета пыльного бетона. От детских площадок, расположенных рядом с подъездами этих домов, в пульсирующее фосфором городских огней темное небо неслись крики отдыхающих на них групп пьяной молодежи. Пахло разлитым на дороге мазутом и прелой листвой из соседнего парка. Вика вздрагивала от каждого громкого звука, ей казалось, что это кричат ей, еще немного – и какая-нибудь компания обязательно выбежит ей наперерез, начнет тыкать в нее кривыми пальцами и гоготать, гоготать, гоготать…

Конечно, это были только ее разыгравшиеся в темноте наступившего вечернего времени и души фантазии. Она очень боялась, чувствовала себя одинокой и брошенной. Она боялась разочаровать своего папу, боялась боли операции, переживала за своего не рождённого ребенка: «Кто он? Мальчик? Девочка?» А еще она продолжала любить Алексея, ждала, что он с минуты на минуту позвонит и приедет за ней. Глупо. А что делать? Такова жизнь.

Валентин жил во втором подъезде огромного подковообразного дома, на шестом этаже. Когда Вика поднялась в зассанном до дыр лифте, он ее уже ждал. Как только она подошла к двери его квартиры, он распахнул ее перед ней, быстро впустил внутрь и тут же запер. Не хотел, чтобы соседи ее увидели. Вид он имел взлохмаченный и весьма обеспокоенный.

– Принесла?

Вика догадалась, что это он спрашивает про деньги. Она открыла свою сумку и достала тощий конверт. Пока он пересчитывал купюры, она осмотрелась кругом. Обстановка квартиры весьма скудная, ремонт не делали лет двадцать. Лампочки тусклые, обои в углах пошли волнами. Напольное покрытие – дешевый линолеум в желтый цветочек. Наконец, сосчитав, наверное, в пятый раз свой гонорар, Валентин велел ей раздеваться и проходить в большую комнату, а сам поспешил в другую – прятать деньги. В большой комнате все уже готово к операции: разобранный на всю длину обеденный стол был застелен резиновой простыней. В нише стенки лежали инструменты (какие-то длинные спицы, крюки и жуткие клещи-расширители), медикаменты, таз с водой, полотенца, тампоны, бинты.

– Что стоишь? Раздевайся и ложись на стол. – сказал, заходя в комнату, студент.

– Снимать всю одежду?

– Нет, только низ, – ответил через плечо Валентин, копаясь в инструментах.

Она разделась и легла головой к зашторенному наглухо окну, а ногами – к двери, глаза закрыла. Клеенка оказалась холодной, нежная кожа Вики покрылась пупырышками, холодно. Валентин надел халат и резиновые перчатки. Нацедил в одноразовый шприц обезболивающего и, зайдя Вике между ног, сделал укол. Также он вставил ей в вену катетер и через него подсоединил капельницу. Ощущение не из забавных, зато дальше стало намного хуже. Подождав минут пять, пока не подействует укол, студент начал операцию. Нельзя сказать, что Вика ничего не ощущала, когда режут по живому, копаются в тебе металлическими, чужеродными твоему телу инструментами, приятного мало. Она чувствовала, как что-то отворачивают, раздергивают, тянут из нее нечто вроде упругого пузыря. В какой-то момент по ее ляжкам, ближе к ягодицам, потек теплый ручеек. Вика немного дернулась и тут же услышала приглушенную команду: «Черт! Держи ноги шире!» После этого до самого конца она оставалась неподвижной. Что он там с ней делает, напрямую видно не было, зато, повернув голову набок, в стертых стеклах серванта она могла видеть отражение всех манипуляций, проделываемых с самыми сокровенными частями ее тела. Смотреть на них долго становилось страшно до неизбежного обморока. Поэтому Вика закрыла глаза, на нее опустилась стена непроглядной, вечной, как монолит, тьмы, какую она еще ни разу в жизни не видела. От этого становилось еще страшнее, испугавшись этого чувства, воспринятого ею как воплощение самой смерти, она была вынуждена открыть глаза. Решив смотреть только на потолок, сконцентрировалась на его неровностях. Через тридцать минут в эмалированный таз, поставленный рядом с левой ножкой стула, шмякнулся мокрый комок, аборт закончился.

– Всё, вставай, одевайся. Загваздали мы с тобой все тут, – загундел Валентин, оглядывая испачканную кровью клеенку и следы от тяжелых капель крови на полу. – Можешь ехать домой. Предупреждаю: тебя может штормить, это нормально. Приедешь домой – сразу ложись. Неделю не напрягайся и побудь дома. Сексом не занимайся два месяца, алкоголь не пей.