Олег Дивов - Техподдержка

Рома, он и есть Рома. Свой парень.

– Можешь называть меня, как тебе удобнее.

Сразу вспомнилась Инга. Тоже, кстати, отличный человек. Инга нам бы не помешала в экипаже, хотя и тесновато будет.

– Видишь тягу? Это подача топлива. Оттяни ее на себя и так держи. Бросишь, когда двигатель заведется и станет набирать обороты, не раньше. Я открываю вентиль баллона… – ей пришлось обнять Леху, запустив обе руки ему за спину. – И сейчас дам воздух. Будет очень громко. Ты готов?

– Всегда готов!

– Старт!

В тесном пространстве громыхнуло посильнее, чем при стрельбе, но Леха заранее дал себе приказ не дергаться и крепко держал тягу «газа». Движок взревел, засвистел генератор, а потом Леха почувствовал, как машина ожила.

– Электричество! – заорал он. – Пошло электричество!

Его ударили по руке, и он бросил тягу. Стало чуть потише.

– Рома, ты гений! Сокровище!

Себя не помня от радости, он крепко поцеловал ее в губы – совсем не так, как целуют возлюбленную. Она не отстранилась, но и не ответила, только улыбнулась. Опять всё поняла.

Ужасная женщина.

Они выбрались из люка, Леха быстро закрыл его, бросил на место полик, завернул болты. А когда шагнул к креслу, там уже сидела девушка – обе руки на джойстиках, – и сосредоточенно изучала показания мониторов.

– Здесь система от БШМ, – бросила она через плечо. – Я знаю БШМ. Будет лучше, если я возьму управление. Конечно, если ты не считаешь иначе, командир… У нас воздушная цель со стороны Селеби-Пхикве. Впереди старый штурмовик А-10. Когда он начнет стрелять «Хеллфайрами» с предельной дальности, придется немного побегать. Для тебя безопаснее всего сесть в угол.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – сказал Леха, несколько уязвленный. С ним обошлись как-то слишком уж по-дружески. Взяли да выперли с насиженного места.

– У него нет «Мейвериков», они слишком дорогие. Только «Хеллфайры», дальность восемь километров. Между нами граница, он не должен стрелять, но мне не нравится, как этот бородавочник идет на нас.

– Я о другом. Ты изучала нашу БИУС, но уверена, что справишься с машиной? Ты когда в последний раз водила технику?

– Около часа назад.

– И что это было? – поинтересовался Леха с неожиданным высокомерием в голосе, неприятно удивившим даже его самого.

Но если подумать, он сегодня на «Избушке» давал копоти, на единственной и неповторимой БШМ-К. Два танка забодал. А вам – слабо?.. А ты расселась тут в моем кресле.

– Я водила «Бэджер» с зенитным модулем, – сказала девушка, не отрывая взгляда от мониторов.

Леха застыл как истукан.

– К сожалению, экипаж бросил машину, и мне пришлось управлять зениткой с дистанционного пульта, сидя за рулем. Это чрезвычайно неудобно.

Леха медленно стянул с головы шлемофон.

– Я буду звать тебя Рамоной. Если вдруг скажу «Рома», не удивляйся. Просто так короче и удобнее в бою. И возьми шлемофон. Погоди, я сам его тебе надену…

– Нет, оставь шлем себе. Лучше пристегни меня. Похоже, бородавочник заходит на нас. Странно, но надо приготовиться.

– Да ничего странного, потом скажут, что им показалось, будто мы пересекли границу.

– Понимаю. Если он выстрелит и не отвернет сразу, рекомендую подпустить его на пять километров. Нет смысла в обмене ракетами на предельной дальности. Решение за тобой, командир.

Леха пристегнул ее ремнями безопасности. Она потерлась щекой об его руку. Не по-собачьи. По-человечески.

– Ты знаешь, что делаешь, – сказал он. – Вот и делай.

Олег Ломакин открыл глаза. Он лежал на топчане в убогой хижине, похожей на ящик из фанеры; сквозь щели било солнце. Ломакин чуть повернул голову, увидел некое подобие кресла, или, скорее, руины кресла, а среди руин – чернокожего мужчину лет сорока, в перепачканном белом костюме с оторванным рукавом. Костюм в прошлой жизни был дорогим, да и от мужчины даже издали веяло ухоженностью и очевидным богатством.

Лицо его было в тени, но Ломакин, конечно, узнал этого человека.

Веселый Роджер.

Что он тут делает? Он двадцать два года назад разбился на вертолете.

Так, всё понятно, я умер. Где, как, при каких обстоятельствах – черт знает. Про Роджера помню, о себе – ничего. А это важно?

Мысль о смерти не вызвала у Ломакина особой горечи, ему скорее было интересно: допустим, оправдалась гипотеза, что у каждого свой персональный ад, – но почему мой выглядит именно так? А если это мой рай?!

– Роджер… Ты почему здесь?