Захар Петров - Метро 2035 - Муос. Чистилище [litres]

Кто-то смотрел на нее сзади. Вера обернулась. В дверном проеме стоял тот незнакомец в балахоне с капюшоном на голове. Вера видела только силуэт – лицо по-прежнему скрывалось в тени капюшона. Слова из ингиной песни тут же всплыли в голове Веры – «Идущий-По-Муосу только знает путь». Незнакомец отвернулся и пошел. Он ничего не сказал, но Вера поняла, что ей нужно идти за ним. Чудный недосягаемый свет по-прежнему светил в конце коридора-улицы, но незнакомец повел ее в другую сторону – туда, откуда она пришла с Ингой. И обстановка вокруг начала меняться. Стены коридора становились зловеще-серыми, выщербленными и исписанными похабными надписями. Под ногами хлюпала зловонная жижа. Над головой навис черный потолок. По обе стороны коридора были грязные, едва висящие на петлях двери, из-за которых слышались звуки боя, крики умирающих, дьявольский хохот палачей и вопли каких-то чудовищ. Вере не хотелось туда, ей хотелось вернуться к все еще светившему из-за спины свету, вернуться туда, где ее родные. Но она понимала, что ей надо идти за Идущим.

Вера шла уже по колено в жиже. Теперь она видела, что в этой кроваво-красной муле кое-где поверху плавали человеческие кости и черепа, поломанные детские игрушки и порванная одежда, босыми ногами она наступала на что-то противно хрустящее и лопающееся под тяжестью ее тела. Идущий шел, не касаясь всего этого, как будто парил над этой жижей. Впереди был конец туннеля с дверью. Идущий, не оборачиваясь, открыл дверь и вошел внутрь, даже не обернувшись. Пока Вера подходила к двери, проем все уменьшался, и теперь это был небольшой лаз. Из последних сил Вера протиснулась в этот лаз и оказалась в какой-то норе. Она ползла вперед, задыхаясь от тесноты и давящей темноты. Нора становилась все уже, и Вера чувствовала, что дальше ей не проползти…

Несколько раз Веру приподымало над норой, она оказывалась в каком-то маленьком помещении с незнакомым запахом, где на нее обрушивалась страшная боль, отчего ее снова бросало внутрь норы. И было одинаково плохо – и в этой тесной норе, и в этой комнатке, наполненной болью. Хорошо было только там, где Свет, откуда ее зачем-то увел Идущий-По-Муосу.

Когда ее в очередной раз вынесло из норы, и нестерпимая боль обрушилась на нее с новой силой, она услышала чей-то стон и хрип. В этот раз возврата во тьму не случилось, невидимый палач болевыми крюками удерживал ее в этой комнате. Вера возвращалась в реальность, начинала пытаться мыслить. Она уже понимала, что стоны и хрип – это звуки, издаваемые ею самой. А боль идет из ее груди. Сильная боль, может быть, самая сильная в ее жизни, но она только в груди, и она ее чувствует, а значит, она жива. Она попыталась пошевелиться, отчего безжалостные крюки сильнее рванули ей грудь, вырвав еще более сильный стон, а ноги и руки едва шевельнулись. И она почувствовала, что накрыта одеялом. В мерцающей полумгле появилось до боли знакомое смуглое улыбающееся лицо:

– Хэллоу! Привет! Пока не двигайся и ничего не говори! Если меня слышишь – просто моргни глазами.

Вера моргнула. Очень знакомый акцент. Хоть мысли в голове ворочались медленно, расплывчатые образы наконец еле-еле сфокусировались, и она даже вспомнила имя смуглянки – Джессика.

– Хорошо! Ты меня слышь – а значит, все быть о’кей. Может быть, ты чего-то не помнишь или энимо не понимаешь – это не есть важно. Ты была ранена, но твои солдаты вынесли тебя. Двое сольджэ – близнецы. Теперь ты есть в госпиталь Центра. Был долгий оперейшен, сложный оперейшен, но ты крепкий вумен. Дохтэ Вась-Вась сэй, что ты «ви-ка-ряб-ка-лась» – очень смешное слово.

Джессика радовалась и волновалась одновременно, отчего говорила быстро, с сильным акцентом и с большой примесью английских слов. Вера почти не понимала, что та говорит, и не хотела понимать, и слушать ее тоже не хотела. Она закрыла глаза. Джессика правильно истолковала реакцию Веры и уже почти без акцента сказала:

– Отдыхай. Если болит очень, моргни два раза, и я вколю тебе опий. Но если можешь терпеть, то моргни один раз и терпи.

Вера была бы не против, чтобы Джессика вколола ей наркотик по своей инициативе. Но раз та спросила с явным неодобрением положительного ответа, Вера моргнула один раз.

Вера поправлялась быстро. Через полторы недели она уже могла сидеть на кровати. Она находилась в офицерской палате – маленькой сырой обшарпанной комнатушке с единственной кроватью. Палату регулярно мыла санитарка, но едкий запах лекарств, смешанный с запахом мочи и гниения человеческих тел, навечно въелся в шершавый бетон пола и стен.