Роберт Хайнлайн - «Магия, инкорпорейтед». Дорога Доблести

— Надеюсь, что ты прав.

— Постой… Часть вторая: бритва брата Гийома никогда не бреет брадобрея [108] … бритва брата Гийома никогда не бреет брадобрея … — то есть Уильяма Оккама (Гийом — французский вариант имени Вильгельм, Уильям — английский). Брадобрей здесь из парадокса Расселла: «Пусть в некой деревне живет брадобрей, который бреет всех жителей деревни, которые не бреются сами, и только их. Бреет ли брадобрей сам себя?» , она слишком тупа. А теперь твой дар, старина… и поторопись, он мне нужен… но сначала — как кончается твой лимерик?

Я сказал. Он прошептал, колотушка смерти уже стучала у него в горле:

— Отлично. Старайся. А теперь — твой дар, я более чем готов для него… — Он попытался перекреститься.

И я преподнес ему дар милосердия, потом устало поднялся, подошел к скамье и рухнул на нее, затем вытер оба клинка — сначала узкий золингеновский охотничий нож, а следом — особенно тщательно — Леди Вивамус. Я нашел силы встать и отсалютовать моему противнику блестящим клинком. Знакомство с ним было для меня большой честью.

Жаль, не спросил его имени. А он вроде бы думал, что оно мне известно.

Я снова тяжело опустился на скамью, поглядел на занавес, закрывавший крысиную нору в дальнем конце комнаты, и подумал: почему же не пришли Стар и Руфо? Все это лязганье стали, все эти разговоры…

Я подумал, не пойти ли к норе и не крикнуть, но сил двигаться не было. Я вздохнул и закрыл глаза…

Из-за мальчишеской удали (и разгильдяйства, за которое меня постоянно ругали) я случайно раскокал дюжину яиц. Мама увидела такую яичницу, и я понял, что она сейчас расплачется. Я тоже заревел. Тогда она вытерла глаза, нежно взяла меня за плечо и сказала:

— Ничего страшного, сынок. Не такая это и беда.

Но мне было мучительно стыдно, я вырвался и убежал.

Я мчался вниз по склону, не разбирая дороги, почти скользя над землей, и внезапно понял, что сижу за рулем, а машина потеряла управление. Я пытался нащупать ногой тормозную педаль, не мог найти, запаниковал… потом все-таки нащупал, но она «утопилась» с такой легкостью, что сразу стало понятно — упало давление тормозной жидкости. Что-то появилось впереди на дороге, но я не видел, что именно, не мог даже повернуть головы, а глаза ничего не различали — в них что-то натекало со лба. Я крутанул руль, но ничего не произошло — рулевая тяга отсутствовала.

Вопль стоял у меня в ушах, когда мы столкнулись!.. И тут я понял, что проснулся в собственной постели и что вопли тоже мои. Я мог опоздать в школу, что было проступком, которому нет извинения. Нет пощады, есть только жгучий стыд, потому что школьный двор уже пуст, все ребята, отмытые и добродетельные, сидят за своими партами, а я все никак не могу отыскать свой класс. У меня даже времени нет заскочить в уборную, и вот я сижу за партой со спущенными штанами, готовый сделать то, чего не успел сделать раньше, когда убегал из дому, а все ребята тянут вверх руки, но учитель вызывает именно меня. А я не могу встать, мои штаны не только спущены, их вообще у меня нет, и, если я встану, все это увидят, мальчишки начнут хохотать, девчонки сморщатся, воротя носы. Но самым невыносимо стыдным было то, что я не знал ответа !

— Ну отвечай же, — сердито говорила мне учительница, — не трать наше дорогое время, И. С.! Ты не выучил урок!

Что ж, верно, не выучил. Да, я учил, но она написала на доске: «Задачи — 1–6» , а я подумал, что это значит первая и шестая, а она спрашивает четвертую! Но учительница мне все равно не поверит, да и объяснение довольно вшивенькое. Нам нужны голы, а не объяснения.

— Понимаешь ли, Изи, — продолжал мой тренер голосом скорее печальным, чем сердитым, — длина общего пробега — это хорошо, но ты не заработаешь ни цента, если не пересечешь линию у ворот противника с яйцом под мышкой. — Он показал на футбольный мяч, лежавший на столе. — Вот оно. Я приказал его позолотить и надписать к началу сезона, ты казался мне в отличной форме, и я был полностью уверен в тебе, так что он должен был достаться тебе на банкете в честь окончания сезона и нашей победы. — Тут лоб тренера наморщился, он говорил так, будто старался быть справедливым. — Не могу сказать, чтобы наше спасенье зависело только от тебя. Но ты действительно относишься к делу слишком легко, Изи, может быть, тебе надо просто поменять имя. Ведь если дорога становится труднее, нам приходится прикладывать больше усилий. — Он вздохнул. — Моя ошибка — должен был раскусить это дело пораньше. Вместо этого я попытался быть тебе отцом. Но знай, пострадаешь не ты один — ведь в мои годы не так легко найти себе новую работенку.