Глен Кук - Орудия Ночи. Жестокие игры богов

Однако в последний раз графа отлучил Безмятежный, а он стал законным патриархом, хоть и с помощью взяток. Безмятежный, или Бронт Донето, затаил на Коннек злобу. Но и его булла была не совсем законной: Донето ведь изгнали из Брота.

Хотя даже в изгнании у Безмятежного оставались друзья и влияние. Особенно рьяно его поддерживала Анна Менандская, за которой стояла мощь арнгендских войск.

– Пока нужно тянуть время, – сказал Реймон Сочии, когда они лежали в постели. – Вот вернется домой Анселин – там многое изменится.

– А почему же ты… Ой! Точно мальчик будет: так и рвется наружу.

– Почему же я – что?

– Думаешь, что Анселин станет что-то менять? Ты разве его знаешь?

– Нет, но знаю, в каком он положении. Шпионы в Салпено все разнюхали.

– Что разнюхали?

– А то, что новый король Арнгенда вполне может сделаться нашим лучшим другом лишь потому, что его мать нас ненавидит.

О разладе между матерями и сыновьями Реймон Гарит знал не понаслышке.

– Ой! Уже скоро! Твой крошка-байстрюк вот-вот выпрыгнет наружу.

Эта шутка Сочии была направлена против Брота и епископальной церкви, ведь их с Реймоном брак не одобрил патриарх, но Гарит шутке не улыбнулся.

– Изъясняйся понятнее, – продолжала Сочия, пытаясь перевести мысли мужа на то, что его беспокоило.

– Анна всегда дурно обращалась с Анселином, открыто отдавая предпочтение Регарду. Ходят слухи, это все потому, что его настоящий отец не Шарльв Полоумный. Но Регард погиб, а Анна своими интригами сама сделала Анселина единственным наследником.

Реймон положил руку Сочии на живот – нежно-нежно, словно перышком погладил. Кожа на животе натянулась и блестела, пупок торчал, будто вот-вот выскочит.

– Так что же – Анселин назло ей станет поступать наперекор?

– Кое в чем. Может быть, почти во всем. Но ему ведь придется иметь дело не только с матерью. И ему не позволят делать что вздумается. – Реймон долгое время смотрел на живот Сочии. – Вполне возможно, сразу после коронации Анну Менандскую упекут в монастырь.

– Она изворотливая, – отозвалась девушка, которой трудно было сосредоточиться на беседе, потому что ребенок разошелся не на шутку. – Ты думаешь, мы победили.

Ничего такого Реймон Гарит не думал.

– С такой точки зрения я на ситуацию не смотрел. Но может, ты и права. По крайней мере, у нас будет передышка.

– А почему вдруг такое разочарование?

– Жизнь наша сильно изменится, если на нас и наше имущество перестанут покушаться.

– Принеси попить. Нет! Господи, только не вина! Воды или пива. Знаю! Принеси воды, которую благословил совершенный! – потребовала Сочия, а потом, напившись, сказала: – Пришла пора звать госпожу Алексинак, – и застонала. – Боль на этот раз сильная. А! – Девушка едва сдержала крик. – Любовь моя, зови повитух! И совершенного.

Сочия и понятия не имела, чем в такой ситуации поможет старик Свечка, но он был рядом в самые важные моменты ее жизни. И сейчас пусть будет рядом, особенно если что-нибудь пойдет не так.

Сочию охватил испуг, и внезапно брат Свечка ей отчаянно понадобился.

– Погоди! Еще кое-что. Если я умру, на ком ты женишься?

Реймон Гарит не был большим знатоком по части женщин, но из этой ловушки сумел выскользнуть.

– Ни на ком, сердце мое. Буду растить сына и чтить твою память.

Не лучший ответ, но худо-бедно сгодился для того, чтобы успокоить жену.

– Вот болтун. Иди зови повитух.

Первый раз брат Свечка увидел новорожденного Люмьера в комнате, куда набилась куча женщин. Кого-то из них он знал, кого-то нет: из знакомых там были Кедла Ришо, госпожа Алексинак и несколько дам, представляющих небольшой двор графа Реймона, а из незнакомых – кормилица и мать Реймона, явно не одобрявшая происходящее. Теперь ее звали сестра Клэр. Последние двенадцать лет бывшая графиня провела взаперти в монастыре, а нынче по настоянию сына явилась взглянуть на своего первого внука.

В присутствии Реймона сестра Клэр ничего не говорила, но ее расстроило, что собралось столько еретиков и ведьм, да и выбор сына она не одобряла: эта соплячка из приграничных земель мало чем отличалась от простой крестьянки.

Брат Свечка держался с сердитой старой монахиней любезно, но его охватило легкое недоумение: Реймон о матери ни разу не упоминал; очевидно, он не слишком-то ее любит, так зачем же звать?

Реймон Гарит руководствовался весьма непростыми моральными принципами собственного изобретения и не всегда мог даже сам себе их объяснить.