Дмитрий Старицкий - Горец. Кровь и почва

– Думаю, еще подтянутся к рассвету, господин полковник. Не просветите, какова будет наша дальнейшая судьба? – спросил меня один из гвардейских майоров, разглядев мою петлицу.

– Капитан-командор воздушного флота барон Бадонверт, к вашим услугам, – представился я. – В настоящий момент чрезвычайный императорский комиссар. С вами, господа, все просто. Так как вы бросили подчиненных вам солдат в руках мятежников, то из вас будет сформирована штрафная офицерская рота, чтобы вы смогли вернуть себе честь, пролив свою кровь на передовой в боях с инсургентами.

Эта идея осенила меня внезапно. И я понял, что есть в ней рациональное зерно. Вопреки моему ожиданию лица офицеров посветлели. Они, казалось, остались довольны моим приговором. Теперь надо было только уговорить на это Бисера.

Но как бы мне ни были интересны эти перцы, потому что против нас сейчас выступают такие же, пришлось их бросить и поспешить на окраину городка, где наметилась странная движуха.

По полю, взрывая пышные бразды пушистого снега, раздвигая предрассветную хмарь узкими лучами карбидных фар, ревя мотором и треща пропеллером, довольно быстро ехали самые натуральные аэросани белого цвета с закрытой остекленной гондолой. Картинка… – прямо скажу: как из советского кино «Семеро смелых». Быть такого не может?! Звук двигателя внутреннего сгорания мне ни с чем не попутать.

У блокпоста аэросани остановились, захлопав пропеллером на холостом ходу, и из них вылез Молас и еще два офицера с ним в лейтенантских рангах.

Генералу очень понравилось мое выражение лица, разглядывающего это чудо техники.

– Что, Кобчик, думал, что только один ты можешь создавать технические шедевры? В Будвице, как ты, наверное, заметил, хороших инженеров всегда хватало, – похлопал Молас меня по плечу, сбивая с него налипший снег.

– Я не об этом, экселенц. Я о двигателе внутреннего сгорания, который на этих аэросанях стоит. Откуда он?

– Из республики, – ехидно ухмыльнулся Молас. – С завода. По частному заказу в Сканию. А оттуда его доставил в Щеттинпорт твой крестник – контрабандист. Помнишь еще такого?

– А… – начал я фразу о том, что вроде бы как такой движок обещали мне. Первому.

– А у вас в Реции ни реки не замерзают, ни снега нормального нет для такого транспорта, – довольным голосом произнес главный разведчик империи.

– На чем он работает? – Ох как мне стало любопытно, несмотря на то что совсем не ко времени сейчас новой техникой заниматься.

– На газолине, – ответил генерал и сам в свою очередь начал расспрашивать, перехватив инициативу: – Перебежчики есть?

Утренняя поверка показала, что в расположении верных императору частей дезертиров не обнаружено. Очень отрадный факт.

Указом императора создали штрафную гвардейскую роту для перебежчиков от инсургентов к нам в количестве шестидесяти двух офицеров. Все они временно стали фельд-юнкерами, без разницы, какой чин носили до того. Альтернативой «смытию позора кровью» была служба в штрафниках до окончания чрезвычайного положения. Я уже прикинул, что коли придется, то расстрельные команды буду формировать именно из этих офицеров – графов, баронов и фрейгеров. Нечего мне своих горцев постоянно подставлять под молотки.

Винтовки им после присяги раздали разнокалиберные, старые, однозарядные. Какие были в наличии. Некоторым и того не досталось – вооружали охотничьими винтовками из запасов лесничего. Сами-то офицерики только с сабелькой и револьвером из столицы приперлись. Никакой практичности у этой аристократии. Коней их поставили в конюшни временно под надобности посыльных. Воевать они будут пехотой, как штрафникам и положено.

Ушли на задание ловчие соколятники с большими, укрытыми одеялами клетками на санях. Им дали малую охрану. Символическую. Так как их дело не воевать, а сведения перехватывать. А в случае опасности тикать во все лопатки.

Подтянулись из патруля драгуны, притащившие за седлом на веревках пешую разведку от мятежной гвардии. Не совсем дурные руководители восстания. Разведкой не брезгуют.

От лыжников пришли вестовые с докладами. Я отправил им смену и вернулся в кордегардию, бурлившую проснувшимися офицерами управления второго квартирмейстера генштаба, что хороводились вокруг Моласа.

В помещении приглушенный гул. Телефонные звонки постоянные, со странными разговорами о том, что бабушка плохо себя чувствует в обстановке последних суток. Рыдает или не рыдает она по императору… и прочая бытовая лабуда, для стороннего уха непонятная.