Джош Рейнольдс - Фабий Байл - Повелитель клонов

В числе прочих эти несомненные факты утешали Фабия, пока он пребывал в серой полосе между жизнью и смертью. Он — или, вернее, его разум (та его часть, что по-прежнему находилась в сознании, несмотря на прекращение биологических функций) — странствовал по коридорам из камня и теней, где ощущал касание молнии и слышал вонь мокрой собачьей шерсти. То были старые воспоминания, старше него самого, погребенные в чернейших глубинах его души. Оттуда до него доносились обрывки песен и отголоски слов: непонятные, приглушенные ходом времени.

Блуждая по закоулкам своего разума, Байл все спрашивал себя: как же он умер на сей раз? Он полагал, что смерть была не насильственной. Подобного рода гибель неизменно оставляла характерный след — красные клубы в серой дымке. Нет, сейчас, видимо, его тело просто сдалось. В последние годы такое случалось все чаще: изнутри Фабия пожирала зловредная чума, справиться с которой было не по силам даже ему. Червоточинка на сердце вечности, выворачивавшая его наизнанку.

Некогда болезнь занимала все его помыслы. Она таилась в самом геносемени Детей Императора, незримо развивалась, пока не начала пожирать их. Лишь благодаря его усилиям удалось предотвратить вымирание III легиона в ранние дни Великого крестового похода.

Тем не менее численность их сократилась почти до двухсот солдат. А затем пришел Фулгрим, принесший с собой свежий, ничем не запятнанный генный материал. Точнее, так считалось на тот момент. Хворь эта, однако, была столь же непобедимой, как и воины, которых она поражала. Она крепла, распространяясь среди рекрутов подобно опустошительному лесному пожару, несмотря на все его попытки остановить ее. Думая о тех временах, он внезапно почувствовал такую усталость, словно на его мысли накинули увесистые цепи. То была его первая — и самая тяжелая — неудача. Эхо ее до сих пор преследовало его.

Насколько Фабий знал, он был единственным, кто еще сопротивлялся недугу. Причина, вероятно, крылась в том, что он был последним из своего легиона, кого не коснулся варп. Проклятый из-за собственной чистоты. Какая жестокая ирония! Но, в конце концов, иной Вселенная и не знала. Он горько рассмеялся, и хохот породил необычные отзвуки в этом мрачном месте, сотканном из снов и кошмаров.

Отголоски его смеха растянулись, соединяя настоящее и прошлое, и он решил последовать за ними через рудники памяти. Мимо него проносились призраки с размытыми лицами — те, кого он когда-то знал, но о ком с каждым прошедшим столетием, с каждой смертью и перерождением забывал чуточку больше. Кто бы что ни говорил, но способности мозга все-таки не безграничны. Вскоре, возможно, Фабий даже не вспомнит это сумеречное царство.

Он замер и коснулся головы. Та раскалывалась — верный признак того, что время его пребывания здесь подходило к концу. Поразительно, но даже тут боль проясняла мысли. Потирая виски, он уловил среди сонма духов очерк знакомого лица — не размытого, столь же ясного и живого, как и в тот день, когда он впервые увидел его. Лицо старика. Человека, который никогда не был молодым.

Байл никак не мог вспомнить его имя. Хотя, вполне возможно, имени у старика и не было. В низших генетических кастах такое часто встречалось. Они утешали себя бессмысленными обозначениями из разных цифр и букв, которые мало что значили за пределами их колыбели. Фабию почему-то казалось, что старик служил в его семье коновалом, хотя они и не держали лошадей. Сутулый и худощавый, он все же обладал внушительной силой. Старик напоминал сухое твердое дерево: лицо — дупло, жидкие седые волосы, ниспадавшие на сутулые плечи, — клубы тумана, ползущие по стволу. Но удивительнее всего были его руки. Искусственные, непривычные, древние. Щелкающие и похожие на паучьи лапы. Тонкие и пугающие своей зловещей грацией. Подлинный триумф биомеханики.

С их помощью старик создавал удивительные вещи: серебристые сферы, которые мерно гудели, выписывая в воздухе замысловатые узоры; деревянных заводных болванчиков, дравшихся друг с другом по мановению кибернетического пальца их творца. Но самыми чудесными из всех были его химеры. Чаще всего на глаза попадались покрытые чешуей фелиниды со скорпионьими хвостами и прямоходящие псоглавцы, разодетые в сшитые на заказ платья. Но были и другие — каждый чудовищнее и прекраснее предыдущего.

Старик поведал ему так много об искусстве обращения с плотью и ножом. Научил сшивать мышцы и менять форму костей просто ради удовольствия от самого акта созидания. Рассказал, как притуплять боль и усиливать наслаждение ею, чтобы подопечные не дергались излишне на операционном столе. Воспоминания текли бурной рекой, чистой и блестящей, прямо как хирургические инструменты.