Дмитрий Парсиев - Копейщик

Наконец в темном кругу остался только один волк, не пожелавший присоединяться к остальным. Васька узнал в нем Макарку, совсем молодого парня, старше самого Васьки на полгода от силы. Но тот родился весной, и потому пришел на мужское посвящение.

Макарка впервые участвовал в сходе, было видно, что он робеет, но в глазах его читалась решимость. Дядька Прохор, поняв, что Макарка не собирается прыгать через костер, подошел к нему сам.

— Волк может отказаться давать присягу, — сказал он веско, — И товарищи не имеют права ни упрекать его, ни чинить препятствий. Но в течение трех дней волк, отказавшийся присягать, должен покинуть общину.

Дядька Прохор внимательно смотрел на юного волка, пытаясь понять, хорошо ли тот уясняет себе последствия своего решения.

— Волк, отказавшийся давать присягу, может так же рассказать своим товарищам о причинах, побудивших его. Если это зло или нанесенная обида, он может потребовать общинного суда над обидчиком, — говоря, Прохор покачивал головой, как это делают, когда хотят втолковать неразумному.

— Нет, дядька Прохор, — Макарка говорил, запинаясь, — Никто меня не обижал. Дело в девушке. Я ей предложение делал…

Прохор явно недоумевал, и стоял, терпеливо ожидая дальнейших пояснений.

— От нашей деревни должны пойти ополченцы в полянское войско. Ну, так я и пойду, — последние слова Макарка сказал так тихо, что Васька их разобрал с трудом.

Поняв, что на самом деле задумал паренек, дядька Прохор сокрушенно покачал головой:

— Экой ты паря, Макарка. Ты ж и не пожил еще. Неужто из-за девки на войну под копья и стрелы? Многие ли наши, кого полянцы в ополчение увели, домой возвратились? На одной руке пальцев хватит, чтобы посчитать. А уходило немало. Одумайся!

— Нет, дядька. Я твердо решил. Все равно полянцы заберут сколько надо. Не одного так другого. Пусть уж тогда меня.

Ваське стало так жаль Макарку, что он чуть было не заскулил. Да и сам Макарка, держался, видать, из последних сил.

— Спасибо вам всем, — Макаркин голос разнесся по поляне так звонко, что невольно щемило сердце, — Не держите зла. Прощайте.

Макарка, забывшись, кинулся было к людям, стоящим в строю, но Прохор, упредив его, удержал. Обнял парня, похлопал по спине, успокаивая. Макарке теперь нельзя к свету. И нельзя по ту сторону костра. Только один Прохор пока еще оставался на границе миров, только он еще мог быть посредником между миром людей и одиноким волчонком, выбравшим себе злую судьбу в порыве незрелого чувства. Да и то, ненадолго.

— Ступай Макарка. И помни, у тебя есть три дня, чтобы передумать.

Макарка отступил от дядьки, мотнул сокрушенно головой и кинулся с поляны со всех ног. Едва не наступив на Ваську, промчался мимо, всего может в паре шагов, да был так расстроен, что Васьки конечно же не заметил.

С тяжелым вздохом дядька Прохор вернулся к ожидавшему его сходу.

— Эх, рано я похвалился удачным годом. Если не голод и холод, так война кого-нибудь да заберет. Весь строй стоял в полной тишине. Радость обновления оказалась придавленной горечью потери.

Но как бы ни было тяжело, а жизнь останавливаться не должна, да и не может. И вот, откуда-то из строя донесся голос, который стали подхватывать и другие:

А наш атман знает, кого-н выбирает

Крикнет рота стройсь, да и забыли про меня…

Тому, кто решит остаться в волчьей шкуре, жить будет трудно. Но жить человеком нисколько не легче. Мужики пели военную песню, но выпевал при этом каждый свою судьбу, потому что знал, что и без всякой войны следующего года может и не пережить. Васька понял, что сход закончился и рванул обратно к телеге.

Вернувшись к оставленной упряжке, он улегся в телегу и завернулся в старую овчину, чтоб отец не почуял, что он отлучался. Васька слышал, как подошел отец, а потом ощутил, как телега тронулась и поехала. Какое-то время он лежал под овчиной и притворялся спящим, а потом и в самом деле уснул.

Ефим стоял на хороводной поляне в общем строю. Песня была допета, но люди не спешили расходиться, желая продлить это чувство обновления мира и единения с племенем. Внезапно он ощутил укол тревоги. Той самой тревоги за Ваську, которая и заставила его разбудить сына задолго до рассвета и взять с собой, чтобы без промедления увезти как можно дальше из деревни.

Одного сына Ефим уже потерял. Старшего. Его забрали в армию полянцы. Ефим не знал ни как он погиб, ни где, в каких землях. Просто однажды ночью он проснулся от нехорошего предчувствия. Еще не думая и не представляя, что произошло, он поднялся с постели и подошел к обережной копейке. Неизвестно сколько времени он так простоял, вглядываясь в светящийся кружок, подвешенный на нитке, оплетавшей копейку особым плетением в девять ячеек. А потом увидел, как нифриловая копейка начала гаснуть. Она теряла свет до тех пор, пока не погасла полностью. А дальше Ефим стал считать, и когда досчитал до минуты, а копейка так обратно и не засветилась, он понял, что его сына в живых больше нет, и копейка дала ему об этом знак.