Константин Соловьев - Раубриттер [I - III]

- Тем лучше для тебя, - отрывисто согласился Берхард, подливая себе вина, - Только не думай, что из-за этого тебе не раскроят голову булыжником, если дойдет до дела. На туринцев здесь большая обида.

- Я думал, между Турином и Салуццо мир.

- Мир… - в устах Берхарда это слово скрипнуло, как раздавленный жук, - Мир… Когда-то и был, говорят. Лет пять назад, до того, как все началось. Тогда Турин и Салуццо были добрыми соседями, я слыхал. Торговали, выручали друг друга, да и наскоки лангобардов заодно всяк легче сдержать. Опять же – восточные марки, корочка на имперском пироге, они всегда наособицу от прочих были… Говорят, графья между собой даже дружбу водили, Паук и Лотар. На то они и сеньоры. Только пять лет назад всё это закончилось. Слушай, мессир, а правда, что барон может в церкви пернуть – и ничего ему за это не сделается?

- А пять лет назад случилась Железная Ярмарка?

Берхард поерзал на своем стуле. Судя по отголоскам его движений, он не страдал лишним весом – как и прочие жители Бра, стул под ним даже не скрипнул.

- Нет, - сказал он хмуро, - Потом был мятеж. Маркграф Лотар пошел против Божьих и императорских законов. Мало того, еще и баронов своих увлек. Вот тогда-то все по-настоящему и началось.

Да, подумал Гримберт, тогда и началось. Откуда-то из другой жизни пришло воспоминание, тусклое, как выцветший обтрепанный гобелен – долина, покрытая, точно насекомыми, шевелящимся людским покровом. Звенящие клинья рыцарей, вонзающиеся во вражеские порядки, вминающие ощетинившиеся пиками человеческие цепи в податливую землю, рассыпающие вокруг себя рваные черные сполохи пороховых разрывов…

- Думали, что император пошлет на подавление свою гвардию из Аахена, так оно обычно бывает при мятежах. Да только Паук успел раньше, - Берхард кашлянул в ладонь, - Обрушился со своими рыцарями, как снег на голову. Но в этот раз он явился не как добрый сосед.

- Подавление мятежа – часть вассальной клятвы, - возразил Гримберт, - Разве он не обязан был это сделать, как вассал его величества?

Берхард хохотнул – точно старая бочка скрипнула.

- Клятвы… Паук – он и в Бретани паук, мессир, как его ни назови. Понятное дело, за чем он явился. Хотел добро здешнее к рукам прибрать, пока императорские посланцы сами все не сделали. Земля здесь хорошая, плодородная, грех сотню-другую арпанов не оттяпать… На то они и сеньоры, мессир, такая у них сеньорская дружба…

- Значит, была война?

- Война – то слишком сильно сказано. Не успел Лотар со своими баронами в боевые порядки выстроится, как туринцы накатились на них, ну точно волна. Ох и грохоту было! Рыцари палят, орудия грохочут, пехота друг дружку на пики поднимает… Столько пальбы учинили, что старик Святой Петр, должно быть, свои чертоги до сих пор от дыма проветривает.

- Мятеж ведь подавили? – осторожно спросил Гримберт, - Я слышал, маркграф Лотар, потерпев поражения, запросил пощады.

- Как есть, запросил, - в голосе Берхарда Гримберту послышалась злость, еще более едкая, чем здешнее вино, - Раскаялся прямо посреди боя, встал на колени и сердечно просил императора простить его за недостойное поведение. Будь он обычным пехотинцем, ему бы голову тесаком отрезали бы, пожалуй. А может, кости переломали бы обухом и скинули в канаву помирать. Но между сеньорами так не положено. Его величество император милостиво согласился простить своего раскаявшегося вассала, а Святой Престол наложил покаяние и велел более против трона не идти.

Да, вспомнил Гримберт, так и было. Если Лотар чем-то и был наделен сверх меры, кроме самоуверенности, так это чутьем по части того, как сберечь свою шкуру. Истекающие кровью войска мятежных баронов еще трепыхались, отползая под натиском туринских рыцарей, а Лотар де Салуццо уже раскаялся в своих грехах и верноподданейше запросил мира.

И Гримберт Туринский дал ему мир. Такой, что вся земля Салуццо, кажется, затрепетала от ужаса.

- Железная Ярмарка, - голос Берхарда скрежетнул, как тупое лезвие по точильному камню, - Вот что Паук подарил выжившим мятежникам, мессир. Он пощадил Лотара, но только не прочих – баронов, рыцарей, прислугу… На них-то императорское прощение не распространялось, как понимаешь. Железная Ярмарка. Страшное это было время. С одной стороны, оно понятно, что мятежнику на милосердие уповать вроде как не приходится, с другой… Я ведь слышал эти крики. Даже тут, в Бра. Днем и ночью. Десятки, сотни людей… Иногда мне даже чудилось, будто весь город воет от боли. Но это кричал не камень, мессир, это кричали люди, причастившиеся справедливости Паука.