Константин Соловьев - Раубриттер [I - III]

Иногда Гримберт задумывался, сколько же лет по воле Господа прожил в мире Алафрид, и каждый раз приходил к мысли, что выяснить это невозможно. На вид ему можно было бы дать сорок пять – возраст прихода мудрости, когда мужчина, подобно клинку, остуженному в ледяной воде, окончательно избавляется от юношеского жара, обретая взамен холодную острую силу истинного ума.

Спокойное волевое лицо грубых черт, брызги серебра в густых волосах, высокий и мощный, как бронеплита, лоб и выступающий тараном подбородок, скрытый короткой бородой – Гримберт не знал, что за лекари творили личину господина королевского сенешаля, но знал, что они создали настоящее чудо. Сколько надо колдовать над плотью, используя секретные технологии Святого Престола и еретические инкунабулы, чтобы сосредоточить в одном лице властность строгого отца, кроткое смирение пастыря, уверенность мудреца и ярость воина?

Гримберт полагал, что никогда этого не узнает, даже если наводнит своими шпионами столичный Аахен, как не узнает и истинного возраста сенешаля. Есть тайны, которые империя хранит в самом дальнем сундуке, и каждый, кто излишне близко протянет к нему руки, может мгновенно их лишиться – как тот мальчишка, что испачкал «Тура» нынче утром. Не потому, что империя зла или стыдлива. Империя, как и всякий большой механизм, совершенно бездушна. Однако ей свойственен инстинкт самосохранения, чудовищно сложный, разбитый на сотни и тысячи частей и автономных механизмов, многие из которых за древностью лет превратились в бесполезную архаику.

Чтобы понять все тонкости ее внутреннего устройства надо обладать памятью мемория и умом совершенной вычислительной машины. А еще - смелостью дикого тура. Потому что эта безмозглая, древняя, невероятно сложная и столь же примитивная машина может раздробить тебя мимоходом в любой момент, практически этого не заметив.

Алафрид не стал садиться в предназначенное для него кресло. Он прошелся по возвышению, расправив плечи и глядя вниз – точно воин по крепостной стене. Движения у него были степенные и уверенные, не размягченные ни возрастом, ни властью, ни вином.

Даже голос у него был звучный, как охотничий рог, такой, что мгновенно подавил все прочие звуки в шатре.

- Приветствую вас, добрые рыцари! Многих из вас я вижу в первый раз, полагаю, как и вы меня. Я – Алафрид, сенешаль его императорского величества. И если этот титул вам ничего не говорит, могу сказать иначе. Я – слуга императора. Я – его глашатай, его судья, его полководец и его посол. Я – рука милующая и карающая. Я – его глаза и уста здесь, в негостеприимном восточном крае на самом рубеже империи. И именно потому, что меня ведет воля императора, я не стану утомлять вас долгим вступлением. То, что вы находитесь в этом шатре, уже говорит о том, что вы знаете, для чего собрались. А значит, рыцарская честь уже направила вас по верному пути, в моих силах лишь обозначить надлежащий маршрут.

Толпа рыцарей издала приглушенный, но одобрительный рокот. Все эти люди были хищниками. Некоторые – лощеными и ленивыми, другие – злыми и голодными, но их роднило одно – плотоядные инстинкты, более древние, чем сама империя или человеческий генокод. В Алафриде она ощущала то, что стая ощущает в вожаке – силу.

Алафрид обвел собравшихся взглядом.

- Проклятые лангобарды слишком долго испытывали терпение империи. Погрязшие в ереси арианства, они годами истощали наши восточные земли, терзая пограничные марки с алчностью голодных демонов. В них нет ни христианского смирения, ни рыцарской чести, всего лишь одна черная злоба. Так что пусть ваше сострадание не туманит визор, когда придет момент снять орудия с предохранителей.

- Мерзкие отродья! – пробормотал Теодорик, пытаясь сфокусировать взгляд на сенешале. Судя по всему, он накачался вином так, что уже позабыл о приличиях, но сенешаль не удостоил его взглядом.

- Когда лангобарды захватили тучные поля Венеции, мы, франки, не смогли достойно наказать их. Наши рыцари несли слово Христа в дикие мавританские земли за морем, отбивались от бретонских мятежников, терзающих западные рубежи, и диких необузданных кельтов, несших смерть и погибель с севера. И это не считая постоянной византийской угрозы, которая только и ждет мига нашей слабости, чтоб нанести смертельный удар. Не считая кровожадных берберов, хозяйничающих на море. Не считая кочевых орд венедов, готов и эскелов, обращающих в смрадные некрополи наши беззащитные города. Слишком долго проклятые лангобарды пользовались своей безнаказанностью. Слишком долго в их черных сердцах вызревала ересь арианства, порочащая святую веру. Слишком долго рыцари-франки не демонстрировали им своего гнева.