Константин Соловьев - Раубриттер [I - III]

- Нет, - пробормотал он, отворачиваясь, - Пожалуй, снаряды мне еще пригодятся.

Лазарит бился в своих оковах еще несколько секунд. Сперва хрустнула, не выдержав чудовищного напряжения гортань, отчего хрип превратился в едва различимое бульканье, а подбородок оказался залит ярко-розовой пенящейся кровью. Глаза вылезли из орбит, превратившись в мутные окровавленные пузыри. Потом тело несчастного выгнулось так, будто сквозь него прошел разряд во много тысяч вольт. Сквозь треск рвущихся мышц был различим утробный хруст костей – человеческое тело сдавало свой последний и бесполезный рубеж обороны, разрывая себя на части немыслимым напряжением.

Меньше чем в пять секунд все было кончено. В кокпите «Витиума» остался истекать кровью человекообразный сверток, выглядящий так, будто его расстреляли разрывными пулями.

Гримберт собирался двинуться вглубь сверкающей вспышками ночи, когда обнаружил в спектре доступных радиочастот передачу. Если прочие судорожно перхали радиосигналами, исторгая их из себя, как покойный лазарит смех, эта выглядела на удивление стабильной. Коротким мысленным приказом Гримберт подключился к ней. И не испытал ни малейшего удивления, когда внутри «Серого Судьи» прозвучал хорошо знакомый ему голос приора Герарда.

- Всем, кто меня слышит. Всем, кто может принимать сигнал. Во имя всех существующих добродетелей, двигайтесь к собору. Видит Господь, самое страшное еще впереди, но если наша вера сильна, мы… Дьявол… Лучше вам поспешить, пока небо не рухнуло на Грауштейн!

***

Гримберту никогда не приходилось видеть «Вопящего Ангела» в деле. Во время штурма Арбории лазариты пробивались через восточные ворота в другом направлении, им не суждено было столкнуться с окровавленными остатками Туринского знамени. Быть может, Лаубер просто не хотел делать их частью своего триумфа, частью победы над изменником-маркграфом по прозвищу Паук.

Однако Гримберту не было нужды сталкиваться в поединке с «Вопящим Ангелом», чтобы оценить его эффективность. Ему, человеку, знающему в деталях характеристики всех используемых в империи доспехов с десятками их модификаций, достаточно было скупых цифр, чтобы в полной мере представить боевые возможности «Ангела» и его роль на поле боя. Это была машина тяжелого класса, которую многие сочли бы устаревшей, приземистый исполин на трех суставчатых ногах, массивный, как крепостной барбакан, и это сходство усиливалось высоким цилиндрическим шлемом-топфхелмом.

Рожденный во время правления предыдущего императора, этот доспех не разрабатывался, как машина для поля боя. Это была массивная и тяжело вооруженная осадная башня, созданная для того, чтобы проламывать стены мятежных крепостей и обращать в кровавую пыль их защитников. Его основное оружие, четыре чудовищные шестидюймовые мортиры, могли превратить в россыпи щебня любое укрепление, имевшее неосторожность встать на его пути. И хотя многие отмечали невысокую точность осадных мортир в скоротечном бою на близкой дистанции и слабую для такой боевой массы силовую установку, Гримберт не без оснований полагал, что технологии Святого Престола могли в значительной мере изменить данные ему при рождении характеристики самым неприятным для противника образом.

Гримберт знал, что в бою «Вопящий Ангел» должен быть самим исчадием ада, с которым было бы непросто совладать даже «Золотому Туру». Но то, что он увидел на площади перед собором, не было боем. По крайней мере, не было боем в привычном ему понимании.

В любом бою есть две противодействующие стороны. Они могут пользоваться различными приемами, обманывать друг друга, контратаковать, уклоняться от боя, совершать маневры и ложные атаки, провоцировать, бежать, но это всегда будут две противоборствующие силы – это так же естественно, как небо и земля, размещенные Божьей волей друг напротив друга. Бой, который открылся ему, не был боем. Это было слепое и беспорядочное побоище, в котором не было ни сторон, ни маневров, ни даже осмысленных действий.

Так мог бы выглядеть Сарматский океан, если бы его вдруг охватил шторм. Ни формаций, ни построений, один лишь яростный гул сминаемого металла, заглушаемый хриплым лязгом десятков бьющих в упор орудий. Рыцари сшибались друг с другом, остервенело хлеща во все стороны гибельным огнем, с такой яростью, которую Гримберту не приходилось видеть даже у остервеневших еретиков. Казалось, каждый из них бился сейчас со всем миром, то осыпая беспорядочным беглым огнем соседей, то бессмысленно терзая монастырские постройки пулеметным огнем и исчерчивая пульсирующими бичами трассеров ночное небо.