Константин Соловьев - Раубриттер [I - III]

Лазарит дал залп сразу из двух орудий, подняв вокруг «Судьи» два грохочущих дымных фонтана из земли вперемешку с каменной крошкой. Он заставил доспех отшатнуться, выигрывая больше пространство для маневра, чем время. Маневр. Не стоять на месте. Собственные мысли казались тугими комками сгустившейся крови внутри внезапно сжавшегося черепа.

«Судья» покорно двинулся вправо, спиральным маневром пытаясь обойти содрогающегося лазарита. Тот что-то завывал через динамики сквозь лязг перезаряжающейся автоматики, исторгая из орудий серую копоть сгоревшего пороха.

- Не будь слишком строг и не выставляй себя… Кто за добро воздает злом… Кто находится между живыми, тому еще есть надежда!

Тяжелые орудия требовали времени на перезарядку. Пока автоматика продует каналы ствола от гари, пока орудийные элеваторы загрузят в патронники новые снаряды… Секунды три, прикинул Гримберт. Или кто-то, занявший место Гримберта, потому что сам он в этот миг уменьшился до размеров сжавшейся в омертвевшем затылке точки. Три секунды. Если «Судья» не споткнется, если не засбоит не знавший ремонта сустав, если не сорвется траектория, он успеет выйти из зоны обстрела, выиграв два или три фута…

Не успел.

Ему показалось, будто под ногами у «Судьи» отворяется адская бездна, раздирая материю и все сущее в клочья. Грохот пришел удивительно поздно, когда Гримберт, судорожно мотая головой, пытался избавиться от невесть откуда взявшейся разноцветной мошкары на сетчатке глаз, но этот грохот едва не разорвал в клочья его барабанные перепонки, смяв в кровоточащий ком все содержимое черепа.

Мимо, хладнокровно произнес кто-то, снаряд разорвался под ногами. Возможно, сам Господь, которому вздумалось взглянуть на Грауштейн сквозь чернильный покров ночных облаков.

- Не выдумывай лжи на брата своего… Кто роет яму, сам падет в нее… Не завидуй славе грешника…

Спокойно, сказал тот же хладнокровный голос. Это «Витиум», одна из первых модификаций. У них пятидюймовая лобовая броня, не возьмешь даже в упор. Но в основании шлема броневой пояс ослаблен – неудачная попытка конструкторов вместить в заданный объем бронекорпуса развитую гидравлику башни. Если накрыть силовой узел, а еще лучше, заклинить бронеколпак…

Гримберт выстрелил. В звенящей тишине, установившейся после оглушительного грохота, прицельный маркер сам собой скользнул на надлежащее место в основании вражеского шлема и утвердился там, легко и просто, как шелковая митра на епископе. Первый выстрел ушел рикошетом, опалив истерзанную сполохами выстрелов ночь бледным огненным лепестком. Зато второй вошел под нужным углом.

Кинетической энергии трехдюймового снаряда не могло хватить для пробития лобовой брони даже со столь близкого расстояния. Гримберт на это и не надеялся. В груди рыцаря-лазарита осталась неглубокая темная вмятина сродни оспине, однако этого оказалось достаточно. Рыцарь-лазарит перестал хаотично вращать орудиями и поник, ссутулившись всем многотонным телом, из-под вентиляционных отверстий потянулся черный дым горящей смазки и изоляции, верный признак того, что гидравлика и электроника оказались выведены из строя. Без них многотонная махина представляла собой не большую опасность, чем чучело на пшеничном поле.

- Не давайте святыни… кто возвышает себя… сеявшие со слезами…

Давясь смехом, лазарит пытался сдвинуться с места, но не мог. В этом смехе Гримберту чудился хруст вывернутой челюсти и хрип рвущихся в клочья легких. Этот смех буквально разрывал его на части.

«Керржес», подумал он. Вот кто сейчас мечется от бессилия, тщетно пытаясь заглушить свою неутолимую жажду болью, чужой или своей собственной. «Кержесс» оказался в ловушке – и внутри доспеха и внутри человеческого тела.

«Судья» успел сделать еще два неспешных шага, прежде чем бронированный шлем «Витиума» сдвинулся в сторону, сорванный со своих креплений аварийными пиропатронами. В углублении его кокпита, где обычно сидел рыцарь, билось страшное окровавленное существо, чей скрежет уже ничем не напоминал смех. Стиснутое со всех сторон коконом амортизационных нитей, оно не могло выбраться со своего места и судорожно металось из стороны в сторону, не обращая внимания на треск собственной плоти.

Гримберт поморщился. Не в силах высвободиться, чтобы нести боль, «Керржес» пожирал сам себя. Человек в кабине бился в ужасных судорогах, выламывая руки и ноги из суставов, кресло уже было залито его кровью, на которую он не обращал внимания. Это выглядело страшной пыткой, которую человеческое тело учиняет само себе, без судьи и палача. Пыткой, которая длилась столь долго, что Гримберт испытал соблазн поднять одну из трехдюймовок и разнести вдребезги кабину «Витиума», превратившуюся в трон адских мучений для своего обитателя.