Сергей Плотников - Не боец

— Насколько у нас всё серьёзно, — не стала нагонять тумана андроид. Она помедлила, и призналась: — Я сказала — “очень серьёзно!”

— Всё правильно, — ободряюще улыбнулся подруге. — Так и есть.

Синта просияла и весь остаток занятий явно оставалась в приподнятом настроении. Ох, не знаю, куда нас с ней эта история заведёт — особенно в свете разговора про то, что в Японии мне мало чего в будущем светит. Мы так и не вернулись к нему, не поставили точку. Но, понятное дело — Зэта не забыла…

Учительская комната на самом деле была довольно большим залом — у каждого из классных руководителей тут был собственный стол плюс столы тех педагогов, что не имели спецкабинетов. Из-за обилия мебели (кроме стола и кресла на колёсиках преподавателю полагались ещё две тумбочки и шкаф) вся полезная площадь помещения съедалась. Зато у каждого учителя образовывался этакий офисный уголок, где можно было и чаю спокойно выпить, и с учеником без одноклассников, если нужно, спокойно пообщаться, не оставляя подростка после уроков.

Собственно, подобные вызовы от классной не были событием из ряда вон — но обычно касались успеваемости. Если от старост и школьного самоуправления в целом требовалось организовать, при необходимости, “товарищескую помощь” одноклассников, то на плечах педагогов лежала идеология. Сиречь — промывка мозгов не успевающим старшеклассникам на тему “ты же понимаешь, почему важно хорошо учиться?!”

Вот только с освоением учебной программы у меня, кажется, всё было пусть и не блестяще (сказывался ритм жизни) но — нормально. А по некоторым предметам, вроде английского — так и вообще отлично! То есть лучше, чем у того же Синдзи и доброй половины класса — всё же в школу-интернат на социальном обеспечении пошли далеко не самые способные ученики. Вопрос — что классруку от меня надо?

— Йоширо-кун! — на столе Маринэ-сенсея высились целые башни из папок с бумагами, так что она искренне была рада поводу отвлечься от писанины. То есть мне. — Садись вот сюда!

Я послушно уселся на “гостевой” стул и вопросительно уставился на женщину, поставив локоть на стол. Машинально провёл большим пальцем по надглазной дуге — за несколько дней вошло в привычку делать это при всяком удобном случае. Эх… Вроде брови начинают отрастать — а то я сам себя в зеркале нервирую. Не знаю почему — но без волос на голове я, оказывается, выгляжу как последняя гопота с района. И смех, и грех: на последней тренировке в нинкё-додзёодногруппники общались со мной без обычного панибратства.

— Ммм… Йоширо… Я хотела поговорить… о происходящем с тобой… — очевидно, моя внешность и сенсея не оставила равнодушной. Хотя время привыкнуть с понедельника у неё было.

— Очень внимательно слушаю, учитель, — заверил я преподавателя, сверля глазами и стараясь понять, что у классной на уме.

Неужели до стрижки докопаться решила? Учитывая, что окружающие могут щеголять не только волосами неестественных цветов, но и рогами и даже перьями, растущими из головы — очень странно.

— Я понимаю, прекрасное и удивительное чувство, особенно в твоём возрасте! Но нельзя забывать про всё остальное, Йоширо-кун, — наверное, сенсею показалось, что она очень круто и доступно выразила свою мысль, вот только я ничего не понял. — Учитель “художественного восприятия” жаловалась, что из трёх её последних занятий ты посетил одно — и то с половины отпросился! И посещение остальных предметов оставляет желать лучшего…

— Маринэ-сенсей, я все пропуски отрабатываю и всегда стараюсь уведомить заранее, — жестом остановив словесный поток, разом открестился я. — Тому свидетельство— мои оценки. А рисование так вообще “развивающий” предмет, по нему нет итогового зачёта, и аттестат пропусками не испортить — с него оценка не идёт.

— “Восприятие” важно для тебя, а не для аттестата! — патетично воззвала классрук. — Что касается отработок — я знаю, потому сама с тобой говорю, а не поручила старосте. Но темп жизни, который ты себе задал — он ненормальный. Для подростка — слишком напряжённый! Я понимаю — тебе кажется, что нет ничего важнее этого чувства, но учиться всё же надо на уроках, а отдыхать — после них…

Так.

— Какого “чувства”? — с подозрением переспросил я и убедился, что Маринэ-сан не разучилась довольно мило розоветь.

— Л-любви! — выдавила она из себя, и на невольно мною поднятую бровь… хорошо-хорошо, приподнятое место, где бровь ещё вырастет — с нажимом добавила: — Между тобой и Зэтой-тян!