Никита Калинин - Ловчие

Когда мы уже почти поднялись на третий, нас обогнала тонкая высокая тень с тем самым карманным диодным фонариком.

— Добрый вечер! — прозвенела тень музыкальным голоском, и я узнал в ней Сашу, молоденькую совсем девушку с четвёртого этажа. Единственную, кто здоровался со мной и был искренне приветлив весь этот чёрный-пречёрный год.

— Добрый… — прохрипел я и, прочистив горло, решил даже поддержать разговор: — Всё на скрипке скрипишь?..

Но девушка уже не слышала. Странная она, подумал я. Будто не от мира сего. Смотришь, и кажется, что всё вокруг неё не настоящее, серое всё и плоское, а она — нет. Она как бы… выпуклая. Цветная что ли…

Сабэль, оказалось, видела в темноте, как кошка. Я почти уже провернул ключ в двери, когда она положила свою горячую ладонь на мою руку.

— Постойте. Я хочу кое-о-чём предупредить вас. Если я войду, ваша жизнь уже никогда не будет прежней. Как и обещала, я покажу вам человека, который…

— Передумали? — где-то в глубине души я всё же порадовался этому её внезапному отступлению. Слишком необычно всё. Слишком. Я бы предпочёл зайти домой, пропустить несколько рюмок да улечься спать перед бухтящим телевизором. Забыть сегодняшний день. Ведь не бывает никакой справедливости.

— Нет, не передумала. Я ни за что не передумаю. Только вы.

— Тогда, — толкнул я дверь и сделал жест рукой, — прошу.

Под видом, что нужно поставить чаю, первым делом я прохромал на кухню, где быстренько налил себе водки и выпил, занюхав раскрытым портсигаром.

— О, вы любите живопись! — послышалось из зала.

Я скривился, будто под рёбра, точно меж пятым и шестым, вошёл тонкий стальной штырь. И махнул из горла.

— Люблю…

— Что?

— Люблю! — прокашлялся я.

Лена была великолепной художницей. Ей прочили выставки в разных галереях города по окончании композиции, вплоть до Эрмитажа. Если то были не слухи, конечно. Но слепой случай решил иначе: я, никогда талантами не блиставший, остался жить, а она — нет.

Дениска тоже хорошо рисовал для своих неполных…

Через несколько минут я вышел к Сабэль с чашкой чая.

— Лишнее. Вы не против? — мягко потянулась она к стоящей на журнальном столике неоткупоренной “Изабелле”. Откуда вино-то? Она ж не несла ничего. — Так кто, вы говорите, автор этих картин?

Я завозился с бутылкой, старательно не глядя на портреты по стенам. Никогда они мне не мешали. Даже после её гибели. А сейчас почему-то взирали с укором.

— Моя жена.

— Елена?! Надо же! У неё талант!

Горлышко хрустнуло.

— Ничего, так даже пикантней, — опять этот огонёк в ржавых глазах.

Я налил бокал почти полным и с громким стуком поставил бутылку на стол. От ходьбы кости ныли всегда, но сегодня отчего-то особенно. Наверное, будет снегопад. Что-что, а погоду после аварии я мог предсказывать за весь Гидрометцентр!

Гостья встала.

— Вам нужно выпить.

Я проводил её, уходящую на кухню, взглядом, уже всерьёз думая, что она маньячка. Сабэль вышагивала бесшумно, красиво, держа спину не хуже русской императрицы. Не виляла зазывно бёдрами, хотя там было чем вилять. Не жеманничала и не бросала томных взглядов, какие обычно бросают вознамерившиеся оседлать кого-то юные охотницы. Её интерес ко мне был… пограничным, запретным что ли… Как будто её что-то останавливало, ограничивало, и она вынуждена была вести себя со мной иначе, быть не такой, какой ей быть хотелось.

— Вы правы, — с кухни сначала запах корицы, затем она. А в руках — водка.

— В чём?

— Есть такие полицейские, которые и за меньшую дозу в крови могут отнять… права.

Я поморщился от боли в тазу, попробовал сесть в кресле удобнее, но мало что поменялось. И опрокинул стопку, едва та наполнилась.

— Ещё? — подняла медную бровь армянка, но, разглядев в моём лице вопрос, поставила бутылку и пригубила из своего бокала: — Не подумайте. Просто когда мы начнём, вы… удивитесь. А лишняя стопочка способствует… принятию, так скажем, некоторых вещей. Проверено.

Подсыпала что-то на кухне, как пить дать. Сейчас начнутся галлюцинации, потом я отключусь, а когда открою глаза — если открою — найду себя в ванной со льдом и памадным следом на лбу. В лучшем случае.

В топку. Да даже и так. Будь что будет. Какая разница, где нажраться — у Митрича или дома? Не один же…

Я налил и выпил ещё одну, не дожидаясь обслуживания.

— Я слушаю.

За окном начинался снегопад. Белый мир зарябил, как от помех, будто вот-вот пропадёт эта кривая картинка и всё… изменится. Во дворе истерил прерывистый автомобильный клаксон и слышалась родная речь Тамерлана — дворник Акбар спорил с очередной умницей, бросившей свою машинёжку посреди дороги.