Эрик Рассел - Избранные произведения в одном томе

Сантел не подумал отвечать, и не только ухом, но и бровью не повёл.

— Думаем, — ответил Вандервеен. — Тяжко.

— Да ну? — Лаудер выкарабкался наружу, осторожно потянулся и ощупал челюсть. — Кто это так меня приложил?

— Может, я. А может, и Сантел. А может, ты сам себе двинул той бутылкой, которой все время размахивал. Неугомонный ты наш.

— Понял. Вопросов нет. Замяли.

— И пока я здесь капитан — никаких склок, никакой грызни. Тем более когда мы в этой западне. Группа у нас небольшая, и все повязаны.

Лаудер оглядел его, облизал пересохшие губы.

— Думаю, вы правы, капитан. Что ж, пойду попить. Пересох, как подошва.

— Полегче с водой, — посоветовал Вандервеен.

— Не понял?

— Там последняя.

«…Полегче с водой — там последняя. Это уже сегодня, в первый день. А завтра, на следующей неделе, в следующем месяце — что? Рацион строго по каплям, причём каждая следующая порция — дороже предыдущих. Каждый жадно смотрит на долю соседа, облизывается на каждую капельку, следит за тем, как она сползает, падает, издавая сладкое, восхитительное «кап!»

И три ума неодолимо занимаются нехитрой арифметикой: делить надвое гораздо дольше, чем натрое. А вершина всех вычислений, уже высшая математика: все для одного — куда больше, чем для двух. И сколько жидкости можно отыскать в чужом теле? Которому она уже все равно не нужна? Самое крупное, поди, накопило ее гораздо больше. Сколько плещется согревающих пинт в Вандервеене?..»

Взор капитана сопровождал его, когда он отправился за водой. Беду легче переносить в обвинениях, подозрениях и угрозах. Но их не было. Было хладнокровие, спокойствие, мужество. Переделка, в которую они влипли, что и говорить, из ряду вон. Лаудер обошелся одним-единственным глотком, прокатившимся незамеченным в пересохшем рту, и медленно побрел обратно в рубку.

— Что, так и будем корячиться здесь, пока не высохнем, как мумии? Почему не попробовать гиперпространственный скачок?

Большой палец Вандервеена уткнулся в иллюминатор.

— Потому что мы не знаем, в какую сторону скакать. Направление — путь для видимого мира. А здесь ничего видимого нет, одно только невидимое, поэтому никак не определиться, раз непонятно направление, Эйнштейнище ты наш.

— Мы знаем, как мы сидим. Все что надо — развернуться по линии первоначального движения.

— Легко сказать. — Если капитан и чувствовал беспокойство, то оно никак не отражалось на его мужественном лице. — Мы на самом деле не знаем — ни как мы сидим, ни даже, где сидим, хотя — где сидим, я бы мог сказать, поскольку, похоже, среди нас нет женщин. Прибавьте к этому, что мы даже не знаем, движемся ли куда-нибудь и с какой скоростью или просто стоим на месте. А может, мечемся на привязи вокруг какого-нибудь гравитационного кола, вбитого в самой середине черной дыры. Так что мы можем крутиться сколько угодно, вдоль оси, как ты говоришь, или поперек — ничего нового мы при этом не узнаем. Мы можем на самой высокой скорости перенестись в какую-то точку по прямой или вращаться по гигантской бесконечной дуге. Для нас нет никакой возможности узнать это.

— Но приборы…

— Приборы придуманы для пространственно-временных континуумов, в которых они и действуют. Теперь же нам нужны… новые инструменты для совершенно иного типа условий!

— Хорошо. Вы получите инструменты. Но для этого нам всё-таки придётся привести в действие гиперпространственные двигатели. — Лаудер встряхнул кулаком. — Они могут рвануть нас за четыре последовательных слоя гиперпространства, четыре сосуществующие вселенные. И там ничто не будет закрывать обзора, как в этой чертовой дыре. Там будут огни, маяки, сигналы — все, что может привести нас домой.

— Маяки, — уныло отозвался Сантел. — Красный карлик, старый, стерильный и лишенный планет, сейчас бы показался мне сущим раем.

— Но мы же можем попробовать? — настаивал Лаудер. — Что нам мешает?

— Можем, — Вандервеен был задумчив, отвечал неохотно. — Но если мы промахнемся…

— Тогда мы сделаем ещё один скачок, более глубокий и решительный — в той же тьме кромешной, — закончил за него Сантел. — А потом уже окончательно сбрендим и станем скакать снова и снова, как блоха в скафандре. И будем погружаться все глубже и глубже, вместо того, чтобы выбираться ближе и ближе. Все больше барахтаться и все глубже увязать, точно мухи в пивной луже.

— Мухи! — воскликнул Лаудер на самой высокой ноте, доступной его голосу. — Вы мне их опять подбросили?