Эрик Рассел - Избранные произведения в одном томе

Ему не терпелось поскорее превратить теорию в практику. Лиминг не стал дожидаться утра. Спрыгнув со скамьи, он принялся изо всех сил колотить в дверь камеры. Марсин успел смениться с дежурства, и теперь, подняв заглушку, на Лиминга уставился охранник по имени Колум. Не так давно он наградил землянина ударом под ребра. Колум был смышленее Марсина и при должном сосредоточении мог пересчитать все двенадцать пальцев на руках.

— Так это ты, — с деланным облегчением произнёс Лиминг. — Я просил его не трогать тебя. Оставить тебя в покое, хотя бы на время. Понимаешь, он слишком скор на решения и любит применять, так сказать, сильнодействующие средства. Но я-то вижу, что ты умнее других и потому способен измениться в лучшую сторону. У кого есть мозги, тот не безнадежен.

— Ну и?.. — спросил наполовину испуганный, наполовину польщенный Колум.

— Он оставил тебя в покое, — сообщил Лиминг. — Тебе ничего не угрожает. Во всяком случае пока.

Лиминг решил ещё немного подсластить пилюлю.

— Думаю, я смогу и дальше сдерживать его. Это ведь только неисправимые злодеи и глупцы заслуживают медленной смерти.

— Правильно сказано, — согласился Колум. — И теперь, значит…

— А теперь, — уже жестче продолжал Лиминг, — сам решай, как и чем ты оправдаешь мое доверие к тебе. Пока что я прошу тебя передать коменданту мое послание.

— Я не осмелюсь беспокоить коменданта в такое время. Меня не пропустят. У коменданта есть своя охрана, и сержант…

— Тогда пусть ему передадут мое послание сразу же, как только он проснется.

— Это другое дело, — обрадовался малость вспотевший Колум. — Но если коменданту не понравится твоё послание, он накажет нас обоих.

— Пиши, — приказал Лиминг.

Колум прислонил винтовку к противоположной стене, достал из кармана блокнот и карандаш.

— Его всевшивейшему раздолбайству, — начал диктовать Лиминг.

— Что такое «всевшивейшее раздолбайство»? — спросил Колум, пытаясь записать по слуху два странных земных слова.

— Титул. Примерный перевод — «ваше высочество», но ещё более уважительнее, поскольку ваш комендант достоин самого высочайшего уважения.

Лиминг ущипнул себя за нос, чтобы не прыснуть со смеху, и продолжал диктовать корпевшему над блокнотом Колуму.

— Меня кормят мало и плохо. Я с трудом могу назвать пищей то, что наливают или накладывают мне в миску. Я значительно потерял в весе и превращаюсь в живой скелет. Моему Юстасу это очень не нравится. Как вы понимаете, я не в состоянии нести ответственность за его действия. Поэтому я прошу ваше всевшивейшее раздолбайство обратить на это самое серьезное внимание.

— Как много слов, — пожаловался взмокший от умственной натуги Колум. — Когда я сменюсь с дежурства, надо будет переписать поразборчивее.

— Знаю и потому ценю твои усилия, — тоном щедрого и заботливого отца ответил Лиминг. — Я уверен, ты доживешь до того, чтобы передать мое послание.

— Я… я должен жить и потом, — выпучив глаза, стал торговаться Колум, — Разве у меня нет права жить?

— В этом-то я и пытался его убедить, — устало проговорил Лиминг, будто он ночь напролет взывал к милосердию неумолимого Юстаса, но все ещё не был уверен в успехе.

Лиминг вернулся на скамью. Тяжело опустилась заглушка, и в камере стало темно. В окошке перемигивались четыре звёзды, уже не казавшиеся пленному недосягаемыми.

Завтрак ему принесли на полчаса позже, зато вместо обычного варева Лиминг получил миску какого-то теплого пюре, два толстых ломтя черного хлеба, обильно намазанных чем-то вроде топленого масла, и большую кружку жидкости, отдаленно напоминавшей кофе. Он ел, не столько наслаждаясь пищей, сколько торжествуя очередную победу.

День прошёл без вызова на допрос. Следующий день — тоже. Целую неделю Лиминг был предоставлен самому себе. Значит, его всевшивейшее раздолбайство все ещё ждал ответа от латианцев и пока не предпринимал никаких шагов. Но Лиминга теперь кормили больше и лучше, и это убедительно доказывало действенность его стратегии. Если бы комендант раскусил уловку, разве он стал бы церемониться с дерзким пленным?

А потом ригелианцы устроили нечто вроде бунта. Каждое утро, едва рассветет, Лиминг слышал, как две тысячи пар ног шаркали по двору. Постепенно звук слабел и совсем исчезал в дальнем конце двора, где находились мастерские.

В то утро ригелианцы, выйдя во двор, вдруг запели, и голоса их звучали громко и вызывающе. Они пели про какого-то Асту Зангасту — грязного блохастого старикашку, у которого вся морда в коросте. Послышались крики охранников: те требовали прекратить пение. В ответ ригелианцы запели ещё громче, откровенно не желая подчиняться. Стоя под окном, Лиминг вслушивался в слова оскорбительных куплетов. Кто же он, столь ненавистный ригелианцам Аста Зангаста? Наверное, какая-то очень крупная шишка в цивилизации чешуйчатых. Возможно даже, их верховный правитель.