Игорь Андреев - Трансформация [СИ]

Я предложил свою помощь, вместе сходили в универсам за спиртным. Забрали и мою пневматику. При возможности заманить жертву в определённое место, можно где-нибудь в подвале оборудовать комнату с небольшим окошком чтобы исключить проникновение заражённых, и получится настоящий «расстрельный коридор». Мощная пневматика в этом случае идеальный выбор — бесшумная, запасов пуль и сжатого воздуха на триста выстрелов. Если не связываться с развитыми заражёнными, то проблем со спорановым голоданием не возникнет примерно в течение года.

Девушку звали Алесей, было заметно, что она не в себе. Сидела на оборудованной в углу подвала лежанке с головой закутавшись в одеяло.

— На контакт не идёт, отвечает односложно, ничего не просит, от еды отказывается. Я сплю чутко и могу точно сказать, что за ночь она единственный раз поднимается и уходит, наверное, по нужде. Хочется надеется, что «отойдёт» со временем.

— Да, время лучший доктор.

Семейной парой оказались цыгане: Оксана, женщина на вид от тридцати пяти и выше; Игорь, — выглядел значительно моложе, высокий толстый парень. Каждый раз, когда кто-то из нас начинал говорить он пытливо смотрел на говорившего и морщил лоб, казалось, что он прикладывает невероятные усилия чтобы вникнуть в суть произносимого. Ел громко, правда не чавкал, но зато чай или кофе пил, сёрбая и кряхтя на весь подвал. К собеседнику обращался «слышь» или «командир». Очень трогательно общался с женой, никаких «слышь» и прочих слов-паразитов. Периодически ему требовалось выйти из помещения и тогда он всякий раз прощался с ней так, будто уходит навсегда: «прости меня если что, ты же знаешь, как я тебя люблю». Оксана улыбалась, скромно отводя глаза и смуглая от природы женщина заливалась краской, по крайней мере, моё воображение живо рисовало рдеющие щёки.

Одной виноградины, растворенной в спиртном, для всех хватило только-только, львиную долю выпили испытывающий первые признаки споранового голодания Александр Николаевич и огромный Игорь.

В обсуждении дальнейших планов прошёл весь день. Намерения старожила этого мира и обладателя удивительной всепроницаемости, были непоколебимы. Александр Николаевич не желал менять устоявшийся способ существования — миграции из подвала в подвал на границах трёх кластеров. Мы ели почти по-домашнему выготовленную еду, пили ароматный — дорогой, наверное, — чай. Хозяин поведал о нехарактерные для него дальних вылазках.

— В моём родном кластере есть магазинчик, где торгуют исключительно чаем, там есть очень дорогой. В прежней жизни мне никогда бы не перепробовать все сорта. А разные чаи и заваривать надо по-разному — в одном аромат, в другом вкус. Один из минусов бедности, это иметь техническую возможность коснуться чего-то стоящего и невозможность потратиться, чтобы освоить, сжиться с этим стоящим и определить, нравиться тебе или нет. Это как с шампанским, есть старое доброе «Советское» и другое, очень дорогое. Там и там пузырьки, а избыточно охладив и разницы-то не почувствуете, а она есть. Вот я периодически набираю разные чаи и дегустирую.

— Вкусно, раньше, при социализме, такой был «со слоном».

— Да, это хороший черный чай. Признаюсь, я сейчас проникся желтым, но он к температуре воды и выдержке чувствителен. Мне не жалко, просто не хочется портить вам впечатление об этом напитке. В дни, когда активность на кластерах падает до нуля, я по утрам забираюсь на крышу и там целый ритуал получается, можно очень хорошо посидеть — насладиться и тишиной, и простором. А удачно заваренный напиток дополняет и подчеркивает всё это.

— Да Вы настоящий дзен-буддист, монах. Чай, крыша, покой, это конечно хорошо, а общество, люди? Здесь не пустошь, молитвами и подаянием не проживешь. Спораны, вообще, смертоубийством добываются. Противоречия между желаемым и действительным, потребностью жить на крыше и необходимостью почти всегда прятаться в подвале без социальной терапии приведут Вас либо к шизофрении, либо к чему-то подобному, я не специалист.

— Не специалист, да ещё и новичок. За всё время пребывания здесь единственное проявление человечности, это поступок рейдеров, меня подобравших. Почему-то они изменили свои планы и отвели в стаб. С тех пор только лицемерие, подлость, паталогическая жестокость и никаких иных качеств я не встречал в людях. Но тот удивительный, почти мистический случай проявления сострадания, заставляет думать, что до животного состояния опустились не все окружающие. Тщусь отчаянной надеждой, вновь оказаться среди людей нормальных, пускай страхом наказания, но загнанных в рамки общественной морали похожей на ту, что была дома.