Андрей Но - Субъект. Часть четвертая [publisher - 1С-Паблишинг]

– Какую правду?

– Ту, которая должна быть известна только нам, – твердо ответил друг.

Я медленно выдохнул через стиснутые зубы.

– Я должен знать, где мы виделись последний раз.

– А ты и сам не знаешь?

– Знаю. Но я могу ошибаться.

– А разве не могу ошибаться я? К чему тебе мои ошибки. Я и без того ходячая ошибка.

– Прошу, только не сейчас…

– …ни в какое сравнение с тобой не иду.

– Ты опять хочешь это выяснять?

– А что? Я не против…

– Я думал ты поумнел после того раза!

– Какого раза?

– …стал шире мыслить.

– Да, стал. Но от этого твои представления обо мне не стали кра…

Друг резко замолк. Кажется, он тоже уже понял, что прокололся.

– Значит, ты все-таки был там, – тихо произнес я. – Там, где не могло быть никого, кроме меня. В моих грезах.

Он не отвечал. Чувство одиночества пронзило меня, как никогда раньше.

– Как тебя зовут?

– И ты решил спросить об этом только сейчас? – вкрадчиво спросил друг и бросил трубку.

Переведя мутный взгляд на доктора Брозэфа, я не сразу понял, что тот мне что-то показывал. В его пальцах торчал старый, покрытый грязью, оборванный кабель, отведенный от давно уже неработающего телефона, что я держал в руках.

– Ну… Это еще не все, – неохотно произнес он, с опаской поглядывая на мое спрятавшееся в ладонях лицо. Хоть доктор и многое повидал за свою жизнь, но от вида только что переругивавшегося с самим собой человека он все еще был слегка ошеломлен, поэтому говорил медленно, отрывисто. – В этот раз… комиссия по назначению субсидий… отказалась продлевать твою инвалидность, поэтому… материальной поддержки от государства больше не будет…

Я резко мотнул головой.

– Нет.

– Что нет…

– О какой инвалидности речь? Это они так тебя попросили мне передать? А со мной больше не разговаривают что ли?…

Доктор непонимающе поморщился.

– Странно было бы ждать от врачебной комиссии подобного рода фамильярность… Они сочли, что ты вполне социально адаптирован… И по возрастной группе ты, честно говоря, давно уже не проходишь…

– Какими умными словами они заговорили… лишь бы только мне не помогать. По правде, док, они попросту в меня больше не верят, – я грустно понурился, – да и вообще никогда не верили…

Доктор сидел, странно выпрямившись. Его глаза бегали с меня на историю болезни и обратно, будто он что-то быстро соображал.

– Да и вообще, – продолжал я, – неужели им неинтересно, каково мне здесь… Звонка было бы уже достаточно…

Морщины на лбу доктора осенено разгладились. Но сменившее их выражение лица мне очень не понравилось. Мне становилось дурно. Я не желал, чтобы мне снова это напоминали.

– Послушай, – очень мягко сказал он. – Ты должен это уже наконец признать. Ты отрицал это с самого детства, но ты уже мужчина…

– Нет…

– Ты должен быть мужчиной, прими это…

– Не лезьте в мою жизнь…

– Их нет. Они не помогают тебе.

Я гневно выпрямился во весь свой рост. Доктор тоже встал, но, несмотря на его высокую фигуру, я все равно его на полголовы превосходил.

– Я не собираюсь подыгрывать твоим детским иллюзиям, как это делали мои предшественники, – твердо сказал он, бесстрашно глядя мне в глаза.

Я с ненавистью рассматривал его, но в нем не было ни тени насмешки, ни презрения над моей давнишней нелепой попыткой справиться с горем. Что-то во мне обмякло, и я бессильно повалился обратно в кресло.

– Твоя мать оставила вас сразу после твоего рождения…

– Пожалуйста… не надо…

– А отец работал водителем автобуса… И… Что это? Ну же!.. Возьми себя в руки… Не пристало мужчине лить слезы!.. Вставай!.. Вот так… Как насчет выпить немного ликера? Тысяча девятьсот семьдесят шестого года. Мне как раз недавно подарили… Согласен? Вот и хорошо…

– Осторожно, двери закрываются, – лжебодрым голосом предупредил автоматический диктор. Двери за моей спиной схлопнулись, электропоезд тронулся, заревел и скрылся в тоннеле. Моя голова вызывающе возвышалась почти над всеми прохожими в метро, отчего я сильно ссутулился. Я не любил свой рост.

Со стороны, должно быть, это выглядело самоутвердительно. Будто я втайне упивался собой, с чувством превосходства поглядывая поверх макушек. Но я не желал, чтобы хоть кто-то допустил такую мысль. Мне было бы противно предположить, что некто уличил меня в том, чего я сам так сильно презираю.

А я презирал любые формы самоутверждения. Оно и так было сплошь и рядом, изюминкой, и в чьих-то глазах даже гордостью нашего менталитета, быть небрежной свиньей и давить на слабость тех, кто не желал опускаться до того же уровня. Многие его за собой даже и не замечали… Уязвляли друг друга и считали это чуть ли не проявлением харизмы… Но я не желал с этим мириться, и потому был строг и внимателен как к другим, так и, в первую очередь, к себе. От этих мыслей мне хотелось закурить, но я вспомнил, что уже бросил…