Дмитрий Глуховский - ПОСТ [litres]

– Не трожь пацана! Убью на хер! Егор! Слышишь, ты? У меня пульт в кармане! Мост заминирован! Не дай тебе бог какую-нибудь глупость сделать – жму на кнопку! И прощайся со своими туберкулезниками!

Отец Даниил этого не слышит, не хочет слышать.

Егор дергается – монах стреляет.

Вспышка, грохот, брызжет штукатурка, звон в ушах; сердце сжимается в точку; мимо. Отец Даниил говорит ровно:

– Не заставляй меня. Зла на тебя не имею, но еще раз – и… Тихо сиди!

И во двор швыряет Полкану:

– Он жив! Но еще раз… Еще только один раз! И все! Слышишь?!

Егор трясет головой – вытряхивает из нее звон. Слышит Полкана:

– Не надо! Понял! Егор! Живой?!

– Живой! Да! Не взрывается мост?

– Не понимаю! Не работает! Хер знает, что они там напортачили! Надо идти разбираться!

– Ну охренеть теперь!

Но монах кричит не ему, а застрявшему во дворе Полкану:

– Пропусти его! Тебе что?! Пускай сгинет! Заслужила! Пусть сгинет, как сгинули все остальные города! Как вся Россия из-за этой чумы сгинула! Думали, всех вытравили? А мы вас – вашим же бесовством!

Егор пытается понять:

– За что?!

Но монах ему не отвечает – он глазами там, у моста, где поезд. А поезд вдруг замолкает. И потом дает два коротких гудка. Кто-то кричит внизу:

– Отправляется! Отходит!

Отец Даниил тоже видит:

– Отходит!

Егор поднимается – можно еще прыгнуть на этого безумного. И кричит Полкану, отворачивая лицо от попа:

– Слышь меня?! Слышишь?! Иди! Иди там, куда тебе надо! Иди, рвани их к херам! Я разгребусь тут как-нибудь!

Он делает шаг к отцу Даниилу – но тот по тени Егора засекает, оборачивается рывком и скалится:

– Сиди! Чуть-чуть осталось! Зачем тебе ради них погибать?! Мы лишь справедливость вершим! За все, что нам Москва принесла. За все горе, за все мучения! Ты же сам узрел! Видел, что там, с той стороны! Что с людьми сделалось! И это все – из Москвы в войну пришло! Москва на нас сатанинскую молитву наслала! Бесовское слово! Чтобы людей извести, а землю для себя сберечь! Чтобы мы друг друга сами пережрали.

– Что ты врешь! У вас там города! Киров, Екатеринбург! Ты же говорил!

Отец Даниил снимает в фонарном отблеске имена городов с Егоровых губ и кривится:

– Нет там никаких городов! Все выкошено! Одни одержимые шастают, и те скоро передохнут! Думали мы, пережили напасть, думали, можно их спасти, отмолить – а нельзя! Все обратно сатанеют. Один раз до конца послушал молитву – все! Один раз всего! Так что – простить это москвичам вашим?! Что такое зло в мир выпустили! И ради чего? Чтоб мы пережрали друг друга, а они там дальше себе сидели, задницей окаянной своей трон грели! Забыть?! Нет! Мы думали, у вас там тоже передохли все, в вашей треклятой, гнилой, мерзостной Москве! Мы думали, мир весь кончился, везде дьявол правит, как у нас. А вы тут вот – как у Христа за пазухой, за речкой за вашей. Богу мо́литесь! Кре́ститесь! И к нам еще солдат шлете, покорять нас. Снова оголодали до земель, до власти. Ну так вот вам, кушайте! Пусть нигде не будет тогда мира. Если чума – то пускай везде чума!

Голова у Егора вспухла и лопается. Ему кажется, что он слышит материнский голос – откуда-то далеко, из-за ограды. Он зовет его и чего-то требует.

Егор смотрит на попа.

Что он несет?! Егор моргает, видит топящихся людей. Моргает, видит тела на мосту. Хватается за трескающуюся башку – слышит мух в липком темном гараже.

– Какого вы там бога в своей Москве молите? Какой бог вас на это благословит?! Нашего большего нету!

Егор делает к нему еще один упрямый шаг:

– Ну а ты-то тогда кому служишь?! Кому?! Ты?! Служишь?! Это же грех! Сам говорил! Гнев – грех!

Отец Даниил отмахивается от него, а пистолет наставляет Егору прямо промеж глаз.

– Гнев? Грех! А самая страшная из греховных страстей – гордыня! И вот за нее, за нее надо Москву покарать! За гордыню! Пусть горит!

Он возвращается к окну…

– Куда он делся?! Куда делся твой отец?!

Ушел. Все-таки послушался его – и ушел. Все сделал, как надо было сделать. Егор сжимает кулаки:

– Он мне не отец!

К заставе Тамара выбегает в одном халате, босая – как была. Поезд жжет глаза всеми четырьмя фарами, гудит обоими тепловозами, люди морщатся и мечутся, хотят поскорей закончить работу и прогнать состав дальше в Москву. Тамара машет руками, пытается перекричать тепловозный вой, но никто ее не слышит – ее отпихивают, отшвыривают, орут на нее так же беззвучно, как она орет на них. В надрывном реве двух локомотивов тонет все.