Дмитрий Янтарный - Пророчество

— Папа, прости, но что в этом такого? — недоуменно спросил Мефамио, — да, Доминанты у принца стали слабее. Но зато остальные Цвета в нём явно выросли. Ему не было больно или страшно, когда он коснулся Лазури и Золота, своих враждебных Цветов — так что в этом плохого? Это ли не то, ради чего любой дракон должен изойти завистью?

— Есть плохое, сынок, — ответила Ланире, — Доминанты — это якоря, удерживающие нашу жизнь на земле, дающие цель и силы жить дальше. И для драконов это особенно важно, потому как жизнь наша сильнее и взамен требует куда большей душевной устойчивости. Поэтому Доминанты и начинаются от значения в девятнадцать. А у Дитриха сейчас происходит самый настоящий эмоциональный перелом. Из-за того, что остальные Цвета сейчас так в нём выросли, Янтарь перестал быть его Доминантой, да и Сирень держится на грани, из последних сил. Как бы сейчас ни казался принц сильным и уверенным в себе, это всё напускное: на самом деле он в жизни ещё не был так уязвим. Этот мнимый баланс хрупок и ненадежен: сейчас его может убить любое потрясение. Требуется действовать очень осторожно…

Уталак был прав: я нашёл свою комнату очень быстро. Ноги словно сами принесли меня, куда надо, хотя шёл я, почти не думая. Было просто невероятно, что мне удалось прикоснуться к такому сокровищу. Чистые, незамутнённые Цвета в первозданном своём виде — да какому ещё человеку выпадет такая честь? Интересно, как бы сложилась моя судьба, если бы я попал сюда с самого начала? Сразу подружился был с Вилером, ибо его деятельный характер был мне очень по нраву. Возможно, мы с Аяри подшучивали друг над другом, поскольку кроме меня, Янтарь был здесь только у Вилера и Ланире. И ни с кем из них сильно не поспоришь: Вилер больше по работе руками, нежели языком, а с мамой пикироваться всё же как-то не то. Мефамио, конечно, первое время ходил бы вокруг меня и рычал за каждое неосторожное движение или не вовремя сказанное слово, но, в конце концов, привык бы и он. Лиала, уверен, рассказала бы мне много нового и интересного. А потом, как я уже и говорил, выяснилось бы, что мы с Олесией друг другу не пара. Или… не выяснилось бы?

В этот момент дверь в мою комнату открылась, и в неё заглянул Вилер.

— Обед, Дитрих, — осторожно сказал он, — мне велено было за тобой сходить.

Кивнув ему, я поднялся с кресла и покинул свою комнату.

— Не дуешься за утро? — осторожно спросил он, когда мы спускались по лестнице.

— Да я уже забыл за него, — махнул я рукой, — столько всего произошло. Тренировка, Алкид, снова разговор с твоим отцом, чаши…

— Чаши? — Вилер, шедший впереди меня, за малым не развернул голову на сто восемьдесят градусов, — отец водил тебя в зал с Чашами?

— Ну да. И я не вижу в этом ничего такого. Твой отец был… очень добр ко мне с первого дня нашего знакомства, — тихо ответил я, — так что если уж он пожелал узнать меня лучше, я не мог ему в таком отказать.

Задумчиво кивнув, Вилер повернулся обратно. Судя по всему, он сейчас очень напряжённо о чем-то размышлял.

— Так все-таки, что вы забыли утром в моей комнате? — спросил я, — еду и одежду вы вполне могли оставить и уйти. Вместо этого вы поставили меня в крайне неловкое положение. На какую же реакцию вы рассчитывали?

— Да не подумали, — виновато мотнул головой Вилер, — во-первых, нам было интересно с тобой познакомиться. Во-вторых, это у нас уже такая устоявшаяся традиция. Если кто-то долго спит, мы всегда идём его будить. Потому как мы считаем, что жизнь слишком интересна для того, чтобы долго спать по утрам в то время, когда можно переделать массу интересных дел. Но если тебе неприятно…

— Да нет, на самом деле очень интересная мысль, просто о таком предупреждать надо. Просто… ну не могу я так сразу. Как будто в этом месте меня ждали всю жизнь. Каждый мне рад, каждый признаёт меня равным. Даже в дурацких шутках Мефамио уже прорываются отголоски заботы.

— Не переживай, принц, — обернувшись, Вилер похлопал меня по плечу и ободряюще улыбнулся, — просто сейчас ты всё ещё напуган. Не отошёл от всего того, что с тобой приключилось. Но уверяю тебя, всего пара недель — и ты вольёшься сюда, как родной. Впрочем, даже не как. Ты и есть таковой. Папа говорит, что каждый, кто зажёг в себе Доминантой Сирень и готов жить по её законам, становится, считай, что нашим новым родственником.

— Не многовато ли выйдет родни? — скептически хмыкнул я, — Сирень-то один из семи Цветов. Это что, получается, каждый седьмой живущий в этом мире — потенциальный родственник?