Геннадий Ерофеев - Касторка

– От какой печки посоветуете пуститься в пляс? – спросил Ольгерт.

Колобов надолго задумался. Прошумел по виадуку поезд, потом ещё один. И ещё. В проплешинах ромашкового моря разноцветных зонтов тускло поблёскивала намокшая брусчатка; дождь лил не переставая.

– Получайте вашу печку! – повернулся к гостю Колобов. – Если правда, что в детективных романах действие обычно завязывается в отеле, ночном клубе или баре, то вот вам презлачное местечко, где этого «добра» пруд пруди. Я имею в виду расположенный в свободной экономической зоне город Энск.

Ольгерт непроизвольно присвистнул.

– Вы там бывали? – по своему истолковал реакцию парня Колобов.

– Будь моя воля, я бы прикрыл все эти чересчур свободные экономические зоны и ублюдочные силиконовые долины а ля рюсс, – сказал Ольгерт, так и не ответив на вопрос. – Наш с вами детектив завязывается не в гостинице, не в ночном клубе и не в баре, а в тихом омуте НИИХЕРАД, в котором, как я подозреваю, водятся очень страшные черти.

– Частица чёрта в нас заключена подчас, – процитировал Колобов, улыбаясь одними умными глазами. – Влачащие нищенское существование сотрудники нашего института играючи могут подняться на сокрытые от большинства людей ослепительные вершины обобщений и абстракций. Но низкооплачиваемых прирождённых космологов и физиков-теретиков, как и в прежние времена, заставляют делать оружие.

Ольгерт принялся засыпать профессора вопросами. Вернее, осыпать, поскольку ощущал себя профессиональным боксёром, несмотря на все старания не могущим завалить физически маломощного хлипака-мозгляка. Он заходил справа и награждал Колобова тяжёлыми хуками по корпусу. Он смещался влево и наносил ему хлёсткие свинги в голову. Он стремился достать чисто выбритый подбородок профессора лихим нокаутирующим аперкотом. Он потрясал его мощными прямыми в грудь и подлыми и коварными под дых – на грани фола. Но Колобов, хоть и по очкам, но выигрывал бой.

С распухшей головой и отекшим лицом Васильев повис на канатах, услужливо сплетённых Колобовым из своей предупредительности и деликатности, и, вконец измолчаленный, сдавленным голосом прохрипел:

– Сдаюсь! Вы убедили меня в реальности находящегося в руках террористов ядерного устройства. Теперь надо выбить его из этих рук.

– Это уже хлебушек вашего, м-мм, департамента, – слегка улыбнулся Колобов. – В утешение замечу, что стоящие перед террористами проблемы ничуть не легче наших. Но как бы там ни было, Адольф Грязнов затеял крупную игру, и нам волей-неволей приходится поднимать брошенную им перчатку. Поднимая её, надо помнить, что в этой великой игре мы одновременно игроки, карта и ставка.

«Ай да Шеф, ай да плагиатор!» – весело подумал Ольгерт и с непроницаемым лицом озвучил уже известный ему отзыв на изящный пароль, имеющий широкое хождение среди учёных-космологов, которых при всех режимах всегда заставляют делать бомбу:

– Никто не продолжит её, если мы уйдем из-за стола!

Ольгерт и профессор посмотрели друг другу в глаза и от души расхохотались.

Затем собеседники вернулись в комнату № 319, где на рабочем столе возвышались кипы писчей бумаги, лежали хорошо отточенные простые карандаши и большой одинокий ластик.

– Неужели вы выходите один на один с Мирозданием с таким незатейливым реквизитом? – искренне удивился Васильев, выкладывая на стол кусочек благоухающего духами блондинки картона.

– Реквизит предельно прост, – утвердительно кивнул Колобов. – Бумага, карандаш и ластик – наши вечные спутники и лучшие друзья. Как бриллианты для девушек. – Он протянул Васильеву отмеченный пропуск. – Вот, пожалуйста!

– Проще некуда, – забирая документ, подхватил Ольгерт с видом закоренелого провокатора. – Проще только у философов. Говорят, им даже ластик не нужен.

Под иссякающим мелким дождем Васильев дошагал до автомобильной стоянки. Здесь его ожидал сюрприз – не из приятных. На боку «жар-птицы» нагло сияла длинная свежая царапина.

Ольгерт рефлекторно почесал потылицу. Поверить в то, что царапина появилась случайно, могли бы разве что какие-нибудь безлошадные штатские «мешки».

Ольгерт медленно обвёл взглядом автостоянку, отделённую от безлошадной части общества дикого капитализма сетчатой изгородью. Автомобилей здесь было четырнадцать, не считая его «жар-птицы». То есть не «его», а служебного: кишка у Васильева была тонка прикупить такую тачку, и с этой удручающей анатомической особенностью своего организма он ничем не отличался от безлошадных штатских «мешков».