Александр Аннин - Перстень Дон Жуана

Спинелло явился, чтобы потребовать немедленной сатисфакции за нанесенное ему и его роду оскорбление. Де Тенорио прекрасно понимал, в чем дело: накануне он провел ночь с доньей Катариной, тридцатилетней супругой престарелого Спинелло. Но вот незадача: видимо, что-то заподозрив, их «ненароком» застала в глубине сада служанка дона Аугусто, столь же древняя, как ее хозяин. И, как теперь было очевидно, зловредная старуха донесла-таки до Спинелло факт адюльтера, хотя ночью дон Хуан честно вручил ей золотой.

Тенорио предвидел коварство старухи и поэтому строго-настрого приказал своему слуге никого не пускать, повторяя в случае надобности одну фразу: «Хозяина нет в городе, а когда он вернется, я не знаю». Вот и все.

«Чертов Пако, вот каналья, – злился дон Хуан, исподлобья разглядывая дона Аугусто и на глаз оценивая длину его клинка. – Где же прячется этот гнусный предатель?»

Слуга де Тенорио, дюжий малый по имени Пако, выходец из Арагона, в это время не осмеливался высунуться из отхожего места в глубине кастильо (так испанцы исстари называют городской особняк). Парня мучительно рвало, и причиной тому было не кислое вино, а крепкий, увесистый удар по затылку: дон Аугусто походя врезал ему кулаком – в железной перчатке, между прочим.

– Меч из ножен, сеньор Тенорио! – закричал Спинелло, едва увидев дона Хуана. – Меч из ножен! Решим все теперь же!

Дон Хуан сделал попытку пошутить, но это получилось у него не так беспечно, как хотелось бы:

– Сеньор, дозвольте хотя бы сменить платье…

– Не стоит. – Дон Аугусто обнажил меч. – Вас переоденут, прежде чем положить в гроб. Что же касается запаха, то он меня не смущает. Именно запах дерьма как нельзя более приличествует самому большому негодяю во всей Севилье, коим вы, сеньор, безусловно, являетесь.

Тогда де Тенорио, не вынимая меча из ножен, принялся объяснять грозному гостю суть происшедшего минувшей ночью, втайне надеясь, что гнев дона Спинелло плавно перейдет на его дражайшую супругу Катарину.

– Дон Аугусто, не горячитесь, – торопливо заговорил дон Хуан, ежесекундно ожидая смертоносного удара. – Да будет вам известно, что ваша жена уже несколько месяцев состоит в любовной связи с рыцарем ордена Калатравы доном Эстебано. Уверяю вас, к моей персоне прекрасная Катарина не питает ровно никаких чувств. Просто я… Я случайно увидел их, когда они предавались любви в мавританской беседке, подле Большой мечети. И поставил об этом в известность донью Катарину. Думал вызвать у нее раскаяние в том, что она изменяет такому достойному сеньору, как вы. Но донья Катарина, видимо, со страху решив, что я намерен ее разоблачить, в качестве платы за соблюдение тайны сама предложила мне свое восхитительное тело. Я был не в силах отказаться – тут, я надеюсь, вы меня понимаете, как мужчина мужчину.

Дон Спинелло смотрел на де Тенорио с нескрываемым презрением:

– Да вы не просто негодяй, сеньор, вы наглец! Впрочем, вы не сообщили мне ничего нового. Я знаю, кто вы такой, дон Хуан. Вы – недостойный сын своего великого отца. Вся Севилья презирает и проклинает вас. Вы как последний мерзавец выслеживаете знатных дам, выслеживаете терпеливо, пока наконец не застанете их в объятиях любовника. Только… Обычный вымогатель требует от женщин денег в обмен на свое молчание, вы же настаиваете на другом – чтобы жертва вашей подлой слежки отдалась вам. Вы жаждете унизить женщину, для вас это многократно слаще подлинной любви. Потому что вы сами с рождения унижены Богом и природой. Взгляните на себя в зеркало!

Повинуясь властному голосу дона Аугусто, дон Хуан глянул в тускло поблескивающее в глубине патио венецианское зеркало. На него смотрел низкорослый, лысеющий человек неопределенного возраста (а ведь ему всего двадцать два!), с угловатыми чертами смуглого лица и выпирающими зубами. Правую бровь и щеку перерезал глубокий шрам, полученный еще в четырнадцатилетнем возрасте.

Дон Аугусто пристально наблюдал за своим врагом, не опуская меча: он был наслышан о коварстве и вероломстве дона Хуана.

– Неужели вы думаете, что я хоть на минуту приревновал к вам свою супругу? – продолжил Спинелло. – Да ни одна женщина, кроме разве что продажной, не согласилась бы добровольно разделить с вами постель. Может быть, и нашлась бы одна, которая из жалости и сострадания к вашему уродству доставила бы вам такую отраду. Но репутация отъявленного мерзавца, которую вы ухитрились заслужить в столь раннем возрасте, исключает для вас даже такой призрачный шанс на счастье.