Олег Верещагин - Волчья песнь

Изумлённые путешественники не сразу поняли, что время безжалостно расправилось с творением рук человеческих. Причал перекосился, часть его рухнула. Плиты дорожек выщербились, сад разросся в лес, деревья и кусты взобрались на обрушившуюся во многих местах, зиявшую дырами, внешнюю стену. Вторая стена была не в лучшем состоянии; центральный замок почти обрушился.

— Узел обороны, — заметил Мирко. — А боя тут, похоже, не было… забросили.

— Да, едва ли тут кто-то был с тех пор, как её покинули, — покачал головой Горька. Даже старшие в их компании не знали толком истории той давней, никак не касавшейся землян, войны, практически — только то, что она — была, вот и всё.

Лодки одна за другой подошли к причалу, сделанному из наплотно пригнанных толстых досок лиственницы. Однако, волки не слишком-то торопились на долгожданный берег.

— Им тут не нравится, — сообщила озабоченно Галя, — и — очень.

— А я всё-таки проверю, как там и что, — Горька с улыбкой перемахнул трещину в причале и встал на досках, подбоченясь.

— Ну и я с тобой, — Сашка перескочил следом и жестом предупредил движение Гали. — Нет, мы скоро вернёмся. Может, найдём что интересное.

— Кажется, я понимаю волков, — Горька, стоя в проломе, поглядывал по сторонам. — Знаешь, такое впечатление, что мы… на кладбище. Послушай, как деревья шумят.

Сашка хрустнул сорванным яблоком — невероятно кислым, маленьким. Горька сердито на него покосился; Сашка улыбнулся и, подкинув огрызок, поддал его ногой, потом взбежал на каменную осыпь и сообщил через плечо:

— А мне тут нравится. По крайней мере, можно держать оборону.

— Лучше бы её не держать. Мы же сюда вроде как в дом отдыха прибыли, — вздохнул Горька, подбрасывая на ладони камешек.

— Ты вроде как и правда недоволен? — насторожился Сашка.

— Честно? Недоволен, — Горька запустил камешек вдаль и проследил за его полётом. — Руны вспоминаю. И тех сторков, что подстерегли Димку на берегу. Едва ли они нас потеряли, Саш. Едва ли…

Сашка легко спустился с осыпи по другой стороне — и вдруг громко присвистнул:

— Горь, давай сюда! Тут дыра!

Вход вёл в подземелье — большой зал, освещённый очень ярко при помощи выложенных зеркалами световодов. У входа застыли статуи — могучие воины с суровыми лицами, закрываясь щитами, предостерегающе поднимали ладони с зажатыми факелодержателями.

— Это не мьюри вообще, — удивлённо сказал Горька. — Это же опять Рейнджеры!

— По-моему, всё просто, — Сашка тоже удивлённо оглядывался. — Крепость построили на старом фундаменте, вот и…

— Ничего себе! — в голосе Горьки было восхищение, и Сашка понял, с чем оно связано. Стены зала были расписаны картинами. Одна за другой шли сцены боёв — странно-древних на земле и боевых кораблей в воздухе и даже в космосе. Белокурые рослые люди сражались с различными монстроподобными существами холодным оружием, корабли испепеляли друг друга тонкими лучами света и целыми реками пламени. Сцены боёв сменяли сцены разорения — горели красивые дома вместе с окружающими их деревьями, монстроподобные враги убивали женщин и утаскивали куда-то кричащих, выворачивающихся детей… тут же на один из отрядов налётчиков обрушивался из лесной чащи небольшой отряд разъярённых людей, без пощады уничтожая врага-нелюдь… Целая летопись — с удручающе непонятными ребятам подписями! — разворачивалась на стенах подземелья.

— Очередная сенсация, — тихо сказал Горька. — Ну нет, я просто обязан не умереть.

— А это… что? — Сашка сделал ещё шаг вдоль стены и остановился. — Горь?

Словно прерывая цепочку картин, там висело… зеркало. Верней, это сперва им показалось, что на стене висит зеркало. Потом стало ясно, что это не зеркало, а диск из полированного металла. Странного металла. В глубине его словно бы переплетались дымные спирали. Движущиеся дымные спирали. Танцующие, живые, неостановимые… Сашка вгляделся в этот танец — и… следующее, что он понял, осознал — дикий крик Горьки.

— Саш!!! — Горька вытягивал вперёд руку с браслетом. — Саш, не давай… не давай ему войти! Не давай ему войти! Не давай… это — смерть!!!

В оцепенении Сашка смотрел — без страха, скорей удивлённо — как через край зеркала проливается медленно и тягуче густой чёрный дым, растекающийся по полу…

А ещё через миг Сашка понял, что не может пошевелиться.

Дым обретал форму — форму человека. Казалось, это существо, безликое и колеблющееся, но в то же время плотное — старается протиснуться наружу, сюда, через какую-то слишком узкую щель; пролезает с хлюпающим мерзким звуком, вызывающим ассоциации с тёмным ночным болотом, по которому ползёт что-то жуткое и неотвратимое… Горька что-то кричал, и Сашка, хотя и не мог повернуть голову, понимал, что и его друг тоже неподвижен сейчас.