Йоханнес Луми: Тёмная потерна (СИ)

— Давай рещще! — крикнул молодой.

Он и вправду был молодой, по виду лет 16–17 от силы, довольно субтильный на вид. Грузовик тем временем содрогнулся, выбросил клуб сизого, странно пахнущего дыма и издал чудовищный скрежет. Видимо, трансмиссия у него доживала последние дни. Митяй, присев за бортом на колено, уже приложился к автомату и теперь выпустил довольно длинную очередь куда-то позади меня. К гадалке не ходи — по тем самым собачкам! Тут я достиг спасительного транспортного средства, схватил молодую длань и… едва не выкинул паренька за борт. От испуга я выпустил руку, грузовик дёрнулся и, подвывая от натуги, начал крайне медленно разгоняться. Оставаться с псами один на один мне совершенно не улыбалось, так что я подпрыгнул, навалился на борт всей грудью, напряг мышцы, парнишка вцепился мне в подмышки, и мы, совместными усилиями, переместили-таки моё тело на грязные и жутко исшарканные доски грузовика.

Сразу было видно, что машинка подвергалась нещадной эксплуатации. К тому же она была явно из какого-то расформированного музея автомобильной промышленности, потому что ну никак не была похожа ни на ГАЗоны, ни на ЗИЛки, ни, тем паче, на ГАЗель. Вторая скорость врубилась с громким скрежетом, машина дёрнулась, заметно ускоряясь, и я схватился за борт, чтобы не упасть. Мой молодой спаситель повторил манёвр, только ухватился он разом за передний и левый борта. При этом ему на сгиб локтя соскользнуло некое оружие, в котором я заподозрил винтовку. Или, скорее, карабин. Интересно, колхозники, да ещё и с оружием. Между тем Митяй продолжал поливать наших преследователей из автомата, матерясь каждый раз, когда грузовик подскакивал на ухабах. А дорога, надо сказать, практически из них и состояла. Обычная такая лесная дорога, внизу трава и ямы, заполненные дождевой водой, по бокам деревья, некоторые даже протянули свои ветки настолько далеко, что сумели хлестнуть меня по лицу. Дьявол! Больно, вообще-то, для галлюцинации!

Тут мы выскочили на перекрёсток, повернули направо, трансмиссия снова натужно завыла, но машина пошла ровнее и я рискнул приподняться и оглядеться. Мы гнали, если можно назвать гонкой езду со скоростью 30 километров в час, по более широкой дороге, хотя это тоже была, в общем-то, грунтовка, но с меньшим количеством ям и более накатанная, что ли. Позади нас, из кустарника, выскочили две или три псины, и рванули с неестественным ускорением в нашу сторону.

— Гошка, хрен ли дрочишь там?! — крикнул Митяй. — Давай пулемёт!

Н-да, мой бред становился всё интересней. Гошка, пытаясь сохранить равновесие в отчаянно раскачивающемся кузове грузовика, склонился над не замеченной мною кучкой брезента у самого переднего борта, повозился там и внезапно выпрямился, держа в руках… ха, ну конечно, не можем мы создать обычную иллюзию, нам нужны закидоны. В общем, мой воспалённый сотрясением мозг создал видение натурального пулемёта Дегтярёва. Всё как в фильмах — и блин сверху, и раструб пламегасителя, и сошки, которые Гошка зачем-то откинул вниз. Юноша победно глянул на меня и внезапно его не очень, честно говоря, симпатичное лицо исказила гримаса страха.

— Митяй. Митяй! — сорвался он на фальцет. — Митяй!!

— Ну чё? — оторвался мужчина от стрельбы и повернулся к нам, меняя рожок в автомате.

— У него это, кровь! — дрожащим от испуга голосом сообщил Гоша, наводя на меня дуло пулемёта.

— Чё? — спросил Митяй, но тут, видимо, и он разглядел ссадину у меня на лбу.

Да и на носу должно было остаться, я же в зеркало не смотрел, когда в потёмках пытался вытереть что у меня там по лицу текло.

— Эх, йопт, — выдал он уже знакомый набор звуков. — Слышь, паря, ты это, извини.

И, передёрнув затвор, навёл ствол автомата на меня.

Наверное, есть целые тома и научные диссертации, посвящённые нашим снам и той их разновидности, что относятся к категории кошмаров. Вероятно, в них мы заново переживаем то, что волновало или волнует нас в обычной жизни. Это, во всяком случае, объясняет и собак, причём какую-то мерзкую их разновидность, с которыми у меня, скажем так, специфичные отношения. К колхозникам я отношусь, конечно, не как к собакам, но некие события в моей жизни заставили меня воспринимать эту социальную группу с известной долей осторожности.

Первый эпизод относился к далёкой юности, когда мы, студенты первого курса института, поехали на так называемую «картошку». Была такая традиция — помогать деревне в борьбе за урожай. Было много разговоров и баек про ушлых и борзых «деревенских», которые жаждали вкусить юных тел студенток, одновременно испытывая не менее сильное желание познакомить нас, то есть мужскую часть группы, со своими кулаками. Девки притворно пугались, но, подозреваю, многие были не прочь уединиться с крепкими крестьянами на сеновале. Парни бодрились и запасались вином. Мне было немного смешно и похрену. Я был «стариком» — поступил уже после армии, единственный в группе, кстати. Но первый же вечер нашего пребывания в колхозе поверг меня в шок. Мы находились на одной половине сельского клуба, куда нас поселили, а девчонки на другой, скажем так — у них был парадный вход, а у нас боковой. Шум и крики раздались уже под вечер, в сумерках. Мы бросились на вопли и даже меня, стреляного, к тому времени, воробья, шокировала картина увиденного. На земле лежал один из наших парней, и его натурально убивали трое или четверо деревенских, от души мутузя дубинами и велосипедными цепями. Вот тогда я и увидел, что они другие — что-то было в их глазах, что-то, что позволяло им считать убийство нормальным явлением, потому что мы — чужаки. Парень, к слову, инвалидом остался — голову ему проломили. А поездки «на картошку» после этого прекратились. Ну а потом и колхозы развалились.