Дмитрий Федотов - Русский фронтир (сборник)

Ехали недолго.

– Слезай. Здесь нас могут увидеть в бинокль.

– Спасибо, что подвез.

– Да ладно. Там, у себя, присмотри за Трис.

– Мы теперь заговорщики оба. Смертники. Что-то жутко.

– А с чего ты отказался? Ну, по правде?..

Прежде чем ответить, Коби крепко подумал.

– Они, эти двое, настоящие. В глазке – как сон, но все это взаправду есть. Вот прямо за стеной уже империя, представь. А если стену построили, то и передвинуть ее можно – дальше, на весь Кент.

– Кинат.

– Нет уж, Кент!

– А по-русски?

Собрав в уме понятие о новом языке с его особенным произношением, Коби старательно выговорил:

– Kentskaya oblast.

– Ничего, красиво так, годится. А почему я – «черный толк», яйцо не говорило?

От религиозных вопросов Коби предпочел уйти в сторону:

– Тебе имя уже дали?

– А как же! Я – Lev.

– Yakov, будем знакомы.

Пожимать руки неверным не принято, но Лейс и тут преодолел себя, прибавив:

– Надо найти место, чтоб встречаться без опаски.

– Верно. Тебе сказали, что зерна могут множиться?

– Ка-ак?..

– Без вражды, в безопасности и с тем, кому веришь, если держать зерно вместе.

– Надо проверить. – Про себя Лейс наметил – с кем.

Как повествуют базы данных, с них и началась история Кентской автономной области (первоначально Кентское наместничество), и хотя могилы мучеников Якова и Льва в Архангельском соборе Кентербери – условные, почитание их – прежде всего там.

Офицеры научно-практической миссии «Посев» Щербаков и Акчурин, взявшие Льва с Яковом в работу, известны гораздо меньше. Кроме энциклопедий, найти их фамилии можно в отчетах отдела экспансии при Министерстве заморских владений Российской империи.

Помню, как сейчас: я стоял на краю летного поля, а экипаж Чернецкого бодро прошагал мимо к своему конвертоплану, и командир воздушного судна смотрел куда-то вперед и вдаль, не замечая никого, зато второй пилот Шурик Гилевич издали мне подмигнул.

Они все были очень красивые и деловые в темно-синей форме гражданской авиации, такие шикарные ребята, ну просто герои, прямо хоть лети с ними вместе спасать мир, но вот нутром понимаешь, что им – можно, а тебе нельзя.

На планете карантин, полеты запрещены. И если эти бедовые парни решили-таки подняться в небо по своим неотложным героическим делам, ты-то не дергайся.

Следом за экипажем прошли геологи, которым тоже летать нельзя, но в своих защитных робах они смотрелись рядом с авиаторами как багаж и глядели чистым багажом, равнодушными глазами, демонстрируя всем видом, что если КВС Чернецкий задумал грузить балласт, ему лучше знать. У них крепко спетая банда типа «сам погибай, товарища выручай» – а ты жуй травинку и не вмешивайся. Зря, что ли, тебе подмигнул Шурик, он попусту не подает сигналов.

Травинку я жевал и глазел по сторонам не ради безделья, а согласно этикету: стояли мы на краю поля с великим вождем Унгусманом по прозвищу Тунгус, имея вполне дружескую, однако утомительную беседу на актуальные темы внутренней политики. Смотреть на вождя династии Ун, покуда он вещает, не положено. Но опустить очи долу не позволял уже мой личный статус. Приходилось, навострив уши, озираться туда-сюда, то на далекую глинобитную стену местной столицы, где мудро и жестко правил Тунгус, то на домики нашей базы, где свирепствовал начальник экспедиции полковник Газин. В обоих случаях зрелище не радовало.

Я слишком хорошо знал, что творится там внутри.

А на орбите звездолет, только нас не заберет.

Очень не вовремя я вспомнил, что хочу домой и не могу улететь. Моя третья полугодичная вахта здесь подошла к концу, но так и не завершилась. Мои профессиональные навыки больше не имеют значения, я никому не могу помочь, ничего не могу сделать, от меня никакого толку. Временами так устаю, что готов сдохнуть, но даже на это не имею права…

И тут летчики изобразили свой, извините за выражение, демарш. Пока я пытался его осмыслить, Тунгус как-то весь подобрался, двухметровая антрацитовая громадина, и сделал короткий едва заметный жест от живота, будто оттолкнул Чернецкого и компанию тыльной стороной ладони. У нас это значит «шли бы вы отсюда», а у местных – наоборот, универсальный знак сопричастности и пожелание скорейшего исполнения задуманного.

Чернецкий вдруг коротко оглянулся через плечо и кивнул Тунгусу.

Грешным делом я испытал вместе с недоумением известное облегчение. Вождь меня совершенно измучил, приятно было отвлечься.