Алексей Евтушенко - Отряд-2

– Не по касательной.

– Не знаю, не знаю…

– Курт прав, – сказала Аня. – Вы просто не догадываетесь обо всех возможностях человеческого организма. Но вот если, действительно, снаряд в голову…. Разве что они каким-то образом научились полностью записывать и сохранять конкретную человеческую личность?

– Это как? – поразился Майер.

– Ну, все воспоминания, знания, умения. Все, что составляет разумную сущность человека.

– Ага, – подхватил неугомонный Стихарь. – А потом выращивают новую голову и туда впихивают запись, да?

– А почему бы и нет? Помню я читала в одном фантастическом романе…

– Фантастика! – фыркнул Майер. – Тоже мне литература, говна-пирога. Сплошная брехня!

– Не скажи, – улыбнулся Велга. – Если подходить с такой точки зрения, то вообще вся литература – это сплошная брехня.

– Это как? – второй раз за минуту поразился Майер.

– Про художественный вымысел что-нибудь слышал? – осведомился Стихарь.

– Ну.

– Вот тебе и ну.

– Постойте, – сказал Малышев. – О литературе потом спорить будем. Ты вот, Аня, вроде как и колдунья, и целительница, а простых вещей не учитываешь. Наверное, всякие там воспоминания и знания можно записать. А как, скажи, можно сделать копию с души человеческой?

– А при чем тут душа? – спросил Велга.

– Нет, Саша, – покачала головой Аня. – Я действительно как-то не подумала. Получается, что если можно сделать копию человеческой души, то теоретически можно сделать и копию Бога. Так, Миша?

– Так, – серьезно сказал Малышев.

– Ни хрена себе! – восхитился дерзкий Стихарь. – Копия Бога. А в этом что-то есть!

– Богохульники… – пробормотал Майер и мелко перекрестился.

– Вы как хотите, – сказал Шнайдер, – а мне что-то от всех этих умных разговоров жрать захотелось.

– Это не от разговоров, – объяснила Аня. – Это просто реакция организма на отсутствие экстремальных обстоятельств.

– Эск… эктрс… – попытался повторить Курт и сплюнул. – Я же говорю: от умных разговоров!

– Правильно, Курт, – поддержал Шнайдера Стихарь. – Солдату в любых обстоятельствах пожрать лишний раз не помешает. Тем более на хяляву. Вы как, товарищ лейтенант?

– А что, – потянулся всем телом Велга. – Самое правильное предложение, которое я услышал за последние десять минут. Только я бы еще потом и поспал!

Выехав с территории больничного парка, Николай Боровиков, член тайной организации «Восход», остановил автобус. Ему нужно было подумать. Думать же о серьезных вещах и одновременно крутить баранку автобуса Николай не любил и всегда, если позволяло время и обстоятельства, предпочитал в таких случаях останавливаться. Конечно, можно было переключить машину на управление компьютером, но Боровиков, как, впрочем, и многие другие водители, не особо доверял электронике и не пользовался ею без крайней на то необходимости. Статистика несчастных случаев была бесстрастной и неумолимой: количество аварий из-за сбоя в компьютерах наземного транспорта превышало количество аварий, допущенных по вине настоящего живого водителя.

Не намного, но превышало.

Отсюда, с холма, на котором раскинулся больничный парк, был хорошо виден Город. Вот он – протяни руку и дотянешься до серых, белых и цветных громад его зданий, до шпилей и колоколен его церквей, до пятилапой изящной башни древнего Телецентра и серебристой полоски реки.

Не отвлекаясь на всякие там предместья, сады, поля и промышленные зоны, Город вырастал сразу в каком-то километре от Николая. И, как всегда, завораживал его взгляд. У него не было названия, как, впрочем, и у всех его почти точных и немногочисленных повторений на планете. Когда нужно было обозначить это место, говорили просто: «Город». С прописной буквы. И все. И не важно, где он был расположен – в Евразии, в Америке или в Австралии. Городом он звался везде. Николай знал, что раньше, еще каких-то пару-тройку сотен лет назад, на планете были тысячи городов. Больших и маленьких. Красивых и безобразных. Шумных и относительно спокойных. Разных. Некоторые из них – точнее, малые части некоторых из них – даже сохранили и законсервировали в качестве музеев. Когда Коля Боровиков еще учился в Школе, он несколько раз побывал со школьными экскурсиями в таких городах – музеях: Москве, Риме, Токио, Нью-Йорке [1].

Он до сих пор помнил то детское чувство благоговения и страха, которое охватывало его всякий раз на этих экскурсиях. Фасады прекрасных и уродливых древних зданий, загадочно поблескивающие от покрывающего их специального консерванта …. Фасады и окна, за которыми давно не скрывалась человеческая жизнь, но которые слишком хорошо помнили человека и поэтому продолжали за ним следить. Неусыпно и настороженно. Пустые и гулкие улицы-ущелья, тишина которых казалась не более чем искусной маскировкой и хитрым притворством. Обманчивой покорностью зверя, дающего себя погладить, перед тем как укусить.