Дмитрий Казаков - Удар молнии

Брат-казначей обнаружился после того, как мы спустились по вырубленной в скале лестнице и некоторое время блуждали по коридорам. Судя по всему, монахи соорудили тут целый лабиринт. Оставалось задуматься – на кой ляд им тогда дома снаружи? – Ну что, будущий брат, – сказал брат Владимир, когда казначей открыл дверь в огромную пещеру, уставленную сейфами, шкафами и стеллажами, – здесь ты расстанешься с греховностью, принесенной из внешнего мира. Уродство отпадет от тебя и останется красота…

Мне так и хотелось сказать "Намек понял", но я сдержался и принялся избавляться от "уродства". При виде пистолета монахи издали сдавленное восклицание, а когда я вытащил из внутреннего кармана комбинезона пачку федеральных купюр, на брата-казначея напала икота. – Много грехов скопил ты в мирской жизни, – сказал брат Владимир удивленно, – и тем почетнее будет от них избавиться…

Я только засопел и начал снимать одежду. Вот вернуть все себе, когда я соберусь удрать из обители, будет вполне почетным делом. Замок на двери болтался хлипенький, с ним справлюсь даже я.

Голым оказалось неожиданно холодно. Рана, подставленная воздуху, зазудела. – Пойдем, – проговорил отец Владимир. – Для начала зайдем к брату-лекарю, он посмотрит твое ранение, а потом я отведу тебя в Пещеру Одиночества, там ты пробудешь до вечера…

Я с тоской вспомнил, как недавно, на Картере, грезил о мягкой постели и роскошном ужине. Об этих мечтах, судя по всему, придется забыть на неопределенное время.

Земля на первый взгляд выглядела мягкой, но после того, как я поелозил в ней руками пару часов, пальцы оказались ободранными, а местами порезанными. Другого же способа уничтожения сорняков, кроме прополки, в обители Созерцающих не признавали.

Пройдя очередную грядку, я распрямился и потер натруженную поясницу. В оранжерее, где монахи выращивали овощи, было жарко и сыро, как в парилке, хотя после Линча я чувствовал себя тут не так плохо. – Что, брат Герхард, устал? – спросил меня работающий на соседней грядке брат Иаков, пожилой, с лысиной и брюшком. – Ничего, привыкнешь… – Только и остается на это надеяться, – промычал я в ответ и вновь опустился на колени. Осторожно, стараясь не тревожить все еще побаливающую рану.

В обители я жил третий день и пока только привыкал к здешнему размеренному существованию. Начиналось все с подъема до рассвета, потом шла молитва в общем зале, очень скромная, без всяких церемоний, за ней утренняя трапеза. Утро посвящалась работам, после обеда некоторые монахи разбредались по домикам во дворе – созерцать красоту. Я пока до этого не допускался и даже не знал, чем они там занимаются.

На время созерцания мне обычно находили еще какую-нибудь работу.

Вечером следовала еще одна молитва, после нее – сон.

Вообще, все тут выглядело довольно странно. Я не заметил никаких икон или священных изображений, даже книг в обители не было. Ничего показательно религиозного не происходило, обычные, повседневные вещи, сон, еда, работа, за исключением молитв.

Даже посвящение в сан состоялось буднично. Мне задали пару вопросов, после чего вручили серый балахон вместе с прочими шмотками и отвели в пустовавшую ранее келью.

Утром следующего дня разбудили и повели на молитву.

Сам я пока ориентировался в тоннелях довольно плохо. – Брат Герхард, – голос брата Владимира, прозвучавший от входа в оранжерею, заставил меня распрямиться. Глава обители говорил негромко, чуть пришептывая, но так, что его всегда слушали. – Да, брат Владимир? – я отряхнул ладони от земли.

– Пойдем со мной, – сказал он негромко. – Пора показать тебе, как мы на самом деле служим Всевышнему…

Мы вышли из оранжереи и направились к одному из домиков во дворе. Большой ключ, извлеченный отцом Владимиром из-под балахона, со скрежетом повернулся в замке. – Заходи, – пригласил глава обители.

Еще не войдя, я ощутил запах краски, настолько резкий, что в носу зачесалось. Домик состоял из единственной комнаты, в центре ее расположился самый настоящий мольберт, а рядом, на низком столике – кисти, краски, еще какие-то штуковины. – Вы рисуете? – более дурацкий вопрос трудно было придумать, но в этот момент я понял, откуда те разноцветные пятна на одежде братьев. – Не просто рисуем, – ответил отец Владимир, – мы созерцаем красоту Бога и пытаемся выразить ее на холсте… Взгляни!

Передо мной был набросок. Над темной холмистой равниной, в которой я узнал местную пустыню, восходила крупная золотистая луна. Небо было агатово-черным, с сотнями разноцветных звезд.