Виталий Саух: Виртмастер (СИ)

Левая рука безжизненно болталось ниже плеча.

Не в силах что-либо предпринять, я в полном отчаянии взвыл.

Подушка безопасности наконец-то лопнула, выбросив из себя воздух под давлением, тут же подняв волну жара выше, к моему лицу.

Вспыхнули волосы.

Я попытался сбить пламя окровавленной правой рукою.

Помощи я уже не ждал, весьма отчётливо понимая, что всё должно будет закончиться в течение нескольких следующих минут.

Бросив сквозь языки пламени обреченный взгляд, я лихорадочно шарил глазами по окружающему пространству: какие-то пареньки увлечённо снимали происходящее на камеру с тротуара.

Глядя прямо на них, я издал ещё один вопль, да такой, что один из парней в ужасе выронил свой телефон.

Похоже, я сделал все что мог.

Погружаясь в кромешную, и такую спокойную, без боли и отчаяния спасительную тьму, я более чем ясно осознавал, что это конец.

***

Толчок в грудь по своей силе, скорее походил на удар стенобитного орудия.

Разом вернулась вся та нечеловеческая боль, которая терзала каждый миллиметр моего тела.

Мне по-настоящему сильно захотелось вернуться из этого кошмара наяву в то спасительное ничто, где так спокойно, а нестерпимая боль не заставляет тебя выть во весь голос.

Больше всего пугала тьма, которая царила вокруг меня, хотя звуки из окружающего меня пространства говорили о том, что вокруг кипит весьма оживленная деятельность: голоса, которые я не в силах был ни разобрать, ни понять, гул некоего устройства, весьма напоминающего по звучанию обыкновенную болгарку.

Моё тело и разум агонизировали.

Наверное, я кричал.

Кричал изо всех сил.

Вот только силы мои были слишком малы — я, как умирающая на суше рыба, лишь беззвучно открывал рот.

А затем вновь пришла спасительная тьма.

***

В следующий раз, когда сознание вернулось мне лишь несколько дней спустя, той адской боли, что так нещадно терзала мое тело, уже не было. Вернее она была, но уже столь сильная, как раньше. Наверное, так было из-за того, что меня под завязку накачали препаратами, снимающими болевые ощущения.

Следующее, на что я обратил внимание, так это на то, как дико чешутся у меня ноги. Должно быть в пожаре, охватившем салон автомобиля, им здорово досталось.

То, что я был жив, настраивало меня, как минимум, на оптимистичный лад.

Раз я жив, — рассуждал я, — значит всё в этой жизни ещё поправимо.

Ох, как же я ошибался…

Но, в то же самое время, был чертовски прав!

***

То, что вокруг моей скромной персоны происходит какая-то малопонятная мне возня, я понял уже на следующий день.

Я и говорить-то не мог толком, но, тем не менее, настойчиво пытался узнать, когда же меня выпишут из больницы.

— Всему своё время, — ответил доктор, терпеливо дождавшись, когда я наконец смогу выговорить это бесконечно длинное и такое тяжелое для всего моего организма предложение, — набирайтесь сил, выздоравливайте, и мы вас, естественно, выпишем.

Я очень беспокоился по поводу того, что лицо мое было плотно забинтовано. Больше всего опасений у меня было именно на счет моего зрения.

Главный вопрос заключался в том, а сохранилось ли оно вообще.

Вот только спросить про это сил у меня уже не было.

***

Каждый день я ждал того, что меня придёт навестить Агния, но она от чего-то медлила. Наверняка у нее была на это причина, просто я все никак не мог придумать, какая же. Именно из-за этого было особенно грустно. Если бы она пришла, то на душе у меня стало значительно легче, светлее.

Чего-чего, а света в моей жизни сейчас реально не хватало.

Но время, хоть и чудовищно медленно, шло, а её всё не было, и не было.

Так что дни, проведенные на больничной койке, казались мне бесконечно долгими.

***

Первый (но, увы, не последний) настоящий шок (в бесконечной череде последующих), я испытал в тот день, когда с моего обожженного лица сняли бинты.

Нет. Вопреки моим невысказанным страхам, я не ослеп. По крайней мере, окончательно. Но то, что открылось моему взгляду, было столь ужасно, что я подумал о том, что остаться слепым было бы не так уж и плохо.

Если бы я не увидел всего того, что со мной сделала авария, то, может быть, ещё сохранил кое-какие иллюзии. А так, даже значительно упавшее зрение, открыло мне тот факт, что жизнь моя больше не войдет в привычное русло.

Скажу больше — и жизни, как таковой, у меня больше не осталось.

А что же тогда осталось?

Изломанный ущербный кусок плоти, подключенный к аппарату жизнеобеспечения.