Владислав Жеребьёв: Гаджет. Война Феникса

— Какое?

— ХАРТУМ. БАРАЛ. ИЛЛИШАН. СВОБОДА. ЧТО ЕСТЬ СВОБОДА ДЛЯ ТЕБЯ, ЧЕЛОВЕК?

Илья вдруг понял, что проиграл в самом начале боя. Он совершенно не мог передать мысленно, или словесно, определение самого светлого и правильного, того, что по праву рождения принадлежало каждому жителю планеты. К свободе он относился как должному, неотъемлемому праву, как к воздуху в легких или наступлению нового времени года. Звезды вспыхивали на небосклоне, как только на планету опускалась ночь, солнце растапливало снежные шапки ледников, и те, устремляясь потоками, наполняли реки. Листья на деревьях появлялись весной, а дети рождались после секса. Свобода всегда была, как волосы на руках. Странная и непредсказуемая, и вроде бы такая обычная и скучная. Свобода. Что для тебя свобода?

— Врешь. — От обиды внутри неприятно засвербило. — Свобода это воля, это собственные желания, это трепещущий на флагштоке стяг твоей страны, — горячо заговорил Прохоров, забыв, что ему приказали молчать и только думать. — Свобода — это высоко поднятая голова, это возможность выбора, пусть даже выбор этот и ошибочный. Свобода — это то, без чего человек уже не человек, а зверь, загнанный в клетку, и клетка эта есть нейрофон.

— ТЫ ПЫЛОК, ЧЕЛОВЕК. ТЫ ПРОЯВЛЯЕШЬ ЭМОЦИИ. ТЫ СЛАБ, И Я МОГУ ДАТЬ ТЕБЕ СИЛУ. ТЫ СТАНЕШЬ САМЫМ МОГУЩЕСТВЕННЫМ НА ЭТОЙ ПЛАНЕТЕ. МОЖЕШЬ СТАТЬ КЕМ УГОДНО. КОРОЛЕМ. АНГЕЛОМ. БОГОМ. ВЛАСТЬ, ЧЕЛОВЕК, — ЭТО ТО, ЧЕГО У МЕНЯ В ИЗБЫТКЕ И ЧЕМ Я МОГУ С ТОБОЙ ПОДЕЛИТЬСЯ. ЗАЧЕМ ТЫ ВОЮЕШЬ, УБЕГАЯ ОТ НЕИЗБЕЖНОГО. ВСЕ УЖЕ РЕШЕНО.

— Ничего не решено, — захрипел Илья, чувствуя, как ярость застит глаза. — Ничего не решено. Пока есть на этой земле люди, которым не по нраву стоять на коленях и плясать под дудку тварей вроде тебя и твоих мерзких дружков, вопрос свободы остается открытым.

Мусорщик пожал плечами, снова затрещали пластинчатые наросты, и в дело вступила маленькая тварь. Приблизившись к Прохорову, она уставилась на него всем своим сонмом глаз, пристально и с буквально ощутимой неприязнью. Илья почему-то уверен был, что перед ним именно самка. Морда ее была настолько близко, что майор мог различить каждый микроскопический нарост, каждую щелочку в пластине, каждую каплю биологической жидкости на теле существа. И вдруг мусорщик ударил, два тонких костяных стилета вошли в тело Прохорова. Один пришелся в левую часть груди, пронзая легкое, второй чудом прошел мимо сердца. Пронзившая тело боль оказалась нестерпима. Тело взвыло каждой своей молекулой, Илью выгнуло дугой, да так, что затрещали ребра. Тварь вздернула Прохорова над собой, будто тряпичную куклу, поднесла консультирующего человека к морде и, легко освободив конечности, сбросила его на пол.

— Ублюдки! — зарычал лейтенант, тщетно ерзая. Бессилие, скованные руки и ноги не позволяли даже дернуться толком, и это приносило не меньше страданий, чем открытая рана.

Илья уже ничего толком не слышал. Кровопотеря, болевой шок. Отчетливо пришло понимание того, что теперь он умрет, отвратительно и мерзко, от конечности ужасной твари, перед которой вскоре встанет на колени вся страна, затем континент, а после и земной шар. По малейшей ее прихоти люди уверуют вдруг во что-то, станут собираться в толпы, идти в сторону обрыва и прыгать головой вперед, а может, и начнут грызть друг друга, как дикие звери.

Мораль будет попрана, хотя нет, просто изменена. Игра, вот что предлагали уроды, самая реалистичная и самая доступная, за крохотные по нынешним меркам деньги. Потрясающая игровая реальность будет способна собирать под свои знамена толпы людей. Игровые армии, сходясь на поле боя, будут проливать кровь, убивать и калечить, и самое печальное, что их это совершенно не будет волновать. Это ведь игра, и не будет его, или меченосцев, чтобы убедить одурманенного в обратном.

Илья не слышал, как меченосцы взламывали дверь, как несколько групп бойцов врывались на крышу с разных сторон, беря мусорщиков и трешеров, их прихвостней, в кольцо. Не видел майор, как одна за другой гранаты ложатся в цель, сначала неуверенно, потом еще один боец, еще, и вот уже град осколков пытаются пошатнуть захватчиков. Не видел Прохоров и того, как те дрогнули, попятились, не слышал рева винтов боевого вертолета, прорвавшего облака и, изрыгая свинцовый огонь, идущего на сближение. Не смог увидеть Илья, как дрогнули, побежали чужие, потеряв все свое величие и безразличность, прыгая в свою аномалию. Как та сияла и выворачивалась наизнанку, а потом просто растворилась в воздухе. Как истончились и перестали материально существовать фосфоресцирующие исчадия ада, сжимались и превращались в прах листья.