Александр Руджа: Не чужие [СИ]

— Да кому вы, извиняюсь, нужны, — поморщился Наливаныч. — «Консервы» вы и есть консервы. Чтобы не сказать хуже. Но на «семьдесят седьмом» сейчас разрабатывают что-то шибко секретное и радиолокационное, а на «четыреста втором» ремонтном, до сих пор чинят одно из тех орудий, что вы раскокали в прошлом месяце. Нельзя допустить их поражения.

— Орудия ценнее нас, — подытожила Ленка слабым голосом. Он у нее постоянно слабый, потому что она вечно на барбитуратах. Начштаба вытер капельки пота с верхней губы.

— Естественно, дорогие мои. Железо дороже крови, так всегда было, да и будет, как мне кажется. А калек мы еще наберем в любое время, с этим я как раз перебоев никаких не ожидаю. Держите это в уме и трудитесь как следует. Все понятно?

Алиса показала ему средний палец, специально заблокированный в таком положении, и на этом инструктаж завершился.

Укрепрайон начинался практически сразу за городом, на берегу Днепра — там еще с германской были выкопаны окопы и оборудованы огневые точки. Со временем они, конечно, эродировали и не подновлялись, но земля-то помнила… А под расплывшимися линиями траншей мирно дремали оставшиеся в неприкосновенности линии связи, бетонные бункеры и прочие коммуникации. Сильны были предки, свирепы и беспощадны — а еще они не питали иллюзий, что далекие потомки окажутся похожими на них и справятся самостоятельно.

Потомки — вечное разочарование для любых родителей, вечный источник всевозможных проблем и разнообразных радостей. В этом, как мне часто казалось, и заключался их основной смысл и предназначение.

Восстановить все это былое фортификационное великолепие удалось буквально за считанные месяцы, а дальше уже все понеслось по накатанной — налет, бомбежка, ремонт, оборудование новой оборонительной линии, налет… Словом, место было хорошее, как сказали бы верующие — намоленное.

И это уже не говоря о том, что роботизированные зенитные модули требовали куда меньше ресурсов и чинились крайне оперативно. Люди-операторы там требовались в минимальном количестве и далеко не всегда высокого уровня — вот как мы примерно.

Ну да, война всегда вызывает некоторое огрубение чувств, когда на поверхность всплывает дивно воспетая Джеком Лондоном жажда жизни. Все становится просто, строго и предельно функционально. Имеешь воинскую специальность? Добро пожаловать в армию, сынок. Не имеешь таковой? А кто по специальности — переводчик с французского? Нет, переводчики сейчас не нужны, требуются операторы станков прецизионной резки, мир нуждается в титановых деталях, так что выбор невелик — в училище на переподготовку, к станку помощником оператора, или в биореактор. Если уж при жизни от тебя мало толку, стань общественно-полезным хотя бы после смерти, страна не откажется от лишнего метана.

Бесчеловечно и отвратительно? Только первые полчаса, когда мозг лихорадочно сопоставляет новую информацию с уже существующей в памяти, не находит соответствий и успешно отправляется в истерику. А чуть позже, когда хмурые СБ-шники начинают ходить по квартирам и подвалам, организовывать «спецбригады» для ускоренных трехмесячных курсов ПТУ и выбраковывать совсем уж никчемных с помощью табельных «беретт» от далеких американских друзей, все становится совсем обыденно и невесело. И предельно реалистично. Смертельно.

И мне, и девчонкам, в общем, скорее повезло — инвалидам во время войны приходится, мягко говоря, несладко. У меня как раз кончались последние заработанные деньги, квартиру опечатали, должны были заселять солдат, и я уже три недели жил в сыром подвале с комарами. Вечно влажные стены, пыль и антисанитария не особенно способствовали насчет здоровья, так что обострения своей астмы — а может, и ласкового прихода туберкулеза — я ожидал уже в обозримом будущем. Но мне свезло — насколько это было возможно в данной ситуации. Меня приняли в специальный институт, специнт для краткости. И я остался жить, что уже можно было считать немалым счастьем, по сравнению с тысячами менее удачливых сограждан.

А у девчонок, насколько я знаю, раньше все было еще более печально — хоть мы и не слишком трепались о своей жизни до попадания в «Силы Оперативной Военно-воздушной Нейтрализации, Отдельный Корпус», в просторечии «СОВёНОК». Наверняка у этой аббревиатуры была и какая-то другая расшифровка, иначе я ничего не понимаю в советской бюрократии.

Запирали нас в специнте Корпуса не раз, поодиночке и всех вместе, гоняли на виртуальных тренажерах до седьмого пота, пока не поставили в конце концов вердикт «ограниченно годны». С тех пор и занимаемся тем, чем занимаемся, оставаясь предметом добрых, практически семейных подколок со стороны руководства и технического персонала. Я привык, собственно говоря — жить, даже так, все равно куда лучше, чем работать донором органов для раненых десантников. Хотя даже донор по нынешним временам — выигрышный билет по сравнению с наспех вырытой бульдозером траншеей, куда отправились «хирургические отходы», не нужные больше стране.