Макс Мах - Времена не выбирают

– Что? – не понял Шця.

– Ничего, – махнул рукой Кержак. – Это я про себя.

Он взглянул на часы. Двадцать минут.

«Нет, – решил он. – Ждать не будем. Потеря времени и ничего больше».

Все было ясно и так, и давно. И, решив, что в такой ситуации лучше перебдеть, чем недобдеть, Кержак вызвал своего зама.

– Михаил Аронович, – сказал он Пайкину. – Первое. Нейтрализовать оперативников ФСБ, а сами городское и областное управления взять под контроль. Пошли стрельцов и рысей. И как можно быстрее.

– Есть!

– Пусть постараются без стрельбы. Газом, что ли? Ну, им виднее.

– Не беспокойтесь, Игорь Иванович.

– Тогда второе. Сформируйте десять-пятнадцать мобильных групп дознавателей. Они пойдут с оперативниками. Задержанных будем потрошить на месте. Принцип домино, понимаете?

– Понимаю. Кого будем брать?

– По первому и второму спискам всех. И две-три группы в резерве. Будет еще один список.

– Начинаем через двадцать минут, – сказал Пайкин и отключился.

Пайкин был классным профессионалом, но человеком не простым, а обремененным такой большой и сложной дурью, что не вступись за него сама королева, Кержак с ним работать поостерегся бы. Но королева настояла на своем, и они уже три года работали вместе. Так что у Кержака вполне хватило и времени и поводов, чтобы понять – Катя никогда не ошибается, не ошиблась она и теперь. Тут ведь вот какая история. Обычная, если разобраться, для России история. Фамилия Пайкина была Кудряшов, а отчество – Николаевич. И был он сорок лет Михаилом Николаевичем Кудряшовым, служил в военной контрразведке и дослужился до подполковника. Конечно, где надо, знали, что родной папа Кудряшова, Александр Исаакович Пайкин, еще в девяносто третьем отъехал на постоянное место жительства в государство Израиль. Ну и бог с ним, потому что с мамой Миши означенный Пайкин развелся намного раньше, когда Миша и говорить-то толком еще не умел, и с сыном отношений почти не поддерживал. Но четыре года назад, когда начались Израильские Большие Игры, Кудряшов вдруг сорвался и поехал в Израиль навестить папу. О чем они там беседовали, что и как между ними происходило, осталось тайной. Возможно, об этом знали в Шабаке [4]или Моссаде, [5]но до России эта информация не дошла. Тем не менее именно в этот момент обычная история превратилась в фантасмагорию. Подполковник Кудряшов решил стать евреем. Вернувшись в Россию, он поменял паспортные данные, приняв фамилию отца и родное отчество, оказавшееся, на поверку, не Александрович, а Аронович, и, пройдя гиюр и обрезание, окончательно стал Михаилом Ароновичем Пайкиным и, вероятно, чтобы добить руководство военной контрразведки России, стал носить черную ермолку. [6]Под фуражкой, разумеется, пока ее, фуражку, с него не сняли. Не за национальность, за дурь.

– Игорь Иванович!

– Слушаю тебя, Эдик.

– Это не исполнитель, Игорь Иванович. Он просто блатной дурень. А послали его как координатора. Правда, есть еще кто-то, кого Абу-Рейш не знает, и этот другой – более серьезный человек.

– Фамилии он назвал?

– Да. Горбунов, Никодимов, Ершаков. Остальные мелочь.

– Молодец, Эдик. Теперь так, Сукин Сын как? Жив?

– Почти.

– Отправь его к медикам. Он мне целый нужен. Список отправь Пайкину и сам тоже ступай к нему. Все.

– Пайкин, – позвал Кержак.

– Слушаю вас, Игорь Иванович, – сразу же откликнулся Пайкин.

– Сейчас Эдик Рукавишников сбросит вам список, о котором я говорил. Горбунов, Никодимов, Ершаков… Их надо брать первыми и колоть быстро и качественно, но они мне нужны целыми. Понимаете меня?

– Будем выводить на Процесс, – кивнул Панкин, обозначив слово «Процесс» особой интонацией.

– Да. Устроим им образцово-показательный тридцать седьмой год.

– В этом случае мне потребуется подкрепление. Может быть, «Витязь»?

– Нет, Михаил Аронович, витязей я вам не дам, они и оперативный полк – наш последний резерв в черте города. Берите СОБР РУОПа, они тоже неплохие ребята, но учтите, они почти наши, но все-таки не наши.

– Учту.

– Внимание! – прервал их беседу голос дежурного по Дворцовому Управлению. – Внимание! Здесь Первый.

И почти мгновенно заставка ожидания – семь вращающихся по сложным траекториям звезд, окрашенных в цвета спектра – исчезла, и на центральной проекции возникло лицо Федора Кузьмича.

«Виктор Викентьевич, – поправил себя Кержак. – Виктор Викентьевич. Теперь, и присно, и во веки веков. Аминь!»

Между тем изображение отдалилось и детализировалось, стало видно, что облаченный в строгий черный костюм и белоснежную рубашку Дмитриев сидит в кресле по одну сторону журнального столика, а его жена, Виктория Леонидовна, одетая в длинное голубое платье – по другую.