Борис Миловзоров: Дорога в Эсхатон

— А ведь ты прав, отец! При тебе он будет под постоянным присмотром, а заодно и его способности вдруг проявятся?

— Да, — нахмурился Проквуст, — а стоит ли, чтобы они проявились?

— Прости, Георг, но дары господь просто так не раздаёт.

— Ты прав, я его всё равно не удержу, рано или поздно…

— Вот-вот, так лучше уж ты рядом будешь.

— Ох, Леночка мне голову оторвёт.

Пилевич серьёзно кивнул.

— Это точно, давай-ка я с тобой к ней поеду.

— Отличная идея, поехали!

— Пап, это же отстой!

Артём вышел из машины и критически разглядывал "Парк" отель. Проквуст тоже вышел, открыл багажник.

— Ну, да, отстой на три звезды. Сын, иди сюда, получи свой рюкзак.

Артём закинул за спину рюкзак, продолжая смотреть на отель.

— Пап, мне даже ребятам будет стыдно сказать, где я отдыхал.

— Во-первых, ребятам и вообще никому ничего говорить не надо и не вздумай выкладывать в сеть свою физиономию с глупыми улыбками. Привыкай к молчанию.

— Вообще-то, я не собирался.

— Вот и молодец, тогда выслушай "во-вторых". Мы не отдыхать сюда приехали. А в-третьих, для того, чтобы ценить роскошь, надо ощутить бедность. Смысл понятен?

— Понятен, — кивнул Артём, — в принципе, логично. В-четвертых, будет?

— Будет. Этот отель уже два раза послужил началом серьёзных событий, поэтому мы сюда и приехали.

— Пап, не смеши меня, что путного может начаться в таком отеле?!

Проквуст вздрогнул, и высунувшись из-за багажной крышки, пронзительно посмотрел в глаза Артёму. Тот смутился.

— Пап, ну ладно, я так…

— Так? Может быть … а знаешь, сынок, ты ведь сказал очень важную вещь. Путное, это когда путь известен, а если мы с тобой пути не знаем, то это вполне можно назвать беспутным, имея в виду прямой, а не переносный смысл этого слова.

— Пап, я ж пошутил, а ты такие серьёзные выводы делаешь.

Проквуст вытащил дорожную сумку и хлопнул багажником.

— Запомни, Артём, иногда источник истины содержится в самых неожиданных местах, даже в устах такого безусого и амбициозного подростка, как ты! Пошли, нам еще поужинать надо.

Пока оформляли заселение и ехали в лифте, сын не проронил ни слова. Георг посматривал в сторону сына, прикидывая, не переборщил ли он с отеческим наставлением, но пока держал паузу. Лишь в номере, когда Артём уже стоял на балконе и всматривался в темнеющее сумерками море, он вышел к нему и спросил:

— Артём, ты что, обиделся?

— Нет, пап, не обиделся, — отозвался сын, продолжая вглядываться вдаль, — наоборот, я над твоими словами задумался.

— Ты не шутишь?

— Мне не до шуток. Думаешь, я не понимаю, почему мама плакала и не хотела меня отпускать?

— И почему же?

— Потому что ты и дядя Стас всё время что-то разглядываете внутри меня и я боюсь, пришло время узнать, что именно.

— Боишься?, — после паузы спросил Проквуст.

— Ну, да, страшновато.

— Артём, а если мы с Пилевичем ошибаемся, и ты окажешься вполне здоровым и нормальным человеком? Ты огорчишься?

— Ничего себе, вопросик!, — Артём задумался. — Наверное, огорчусь.

Проквуст молча смотрел на сына, словно предлагая продолжить.

— Пап, даже моих собственных приключений, которые я смутно помню, достаточно, чтобы чувствовать себя особенным, а твоя одиссея вообще удивительна, хотя я могу только догадываться, ты ведь мало что мне рассказывал.

— Но ты был терпелив и я высоко ценю это.

— Я всегда знал, что придёт время…

— Думаешь, пришло?

— А разве нет?

— Хм, хороший вопрос, — задумался Проквуст. — Вот что, сын, я расскажу тебе часть своей истории. Договорились?

— Договорились.

— Отлично!, — Проквуст улыбнулся и встряхнул рукой густые волосы сына. — И спасибо тебе за откровенность.

Артём кивнул.

— Пап, а ты расстроишься, если я окажусь пустой?

— Нет, скорее вздохну с облегчением, а как мама твоя будет рада!

— Да, уж…

— Понимаешь, господь раздает дары не за заслуги. Избранность это тяжкая ноша и обязательства.

— Рок?

— Рок.

— Но разве не мечтает каждый быть избранным?

— Конечно же, мечтает, потому что это придает смысл и жизни, и смерти, — Проквуст обнял сына за плечи, — пойдём, сын, ужинать, завтра рано вставать.

Георг давно уже был готов к этому неизбежному разговору, десятки раз проигрывал в уме всевозможные варианты: от полной откровенности до краткого и ущербного изложения. И то и другое ему не нравилось, с одной стороны негоже отцу полностью раскрываться перед сыном-подростком, у того просто может не хватить жизненного опыта, чтобы всё принять и всё простить, а с другой стороны, и врать не хотелось, вроде как выгораживая и обеляя самого себя. Поэтому после многих раздумий Проквуст принял решение рассказать подробно, но только часть своей жизни.