Игорь Поль - Ностальгия

– Получается так… сэр.

– Вы видели за спиной лейтенанта противника, сержант? Вы открыли огонь по противнику и случайно зацепили офицера, стоящего на линии огня?

– Не помню. Я был контужен. Возможно, сэр.

– Вы СТРЕЛЯЛИ по противнику, сержант?

– Да, сэр. Стрелял, – говорю тихо.

– Вопросов больше не имею. Ваша честь, прошу квалифицировать смерть лейтенанта Бауэра как неосторожное убийство.

– Поддерживаю, сэр, – неожиданно встревает лейтенант-артиллерист. Все удивленно смотрят на него. Он и сам, похоже, удивлен.

– Детский сад какой-то, – шипит себе под нос председатель. – Год дисциплинарного батальона, первая категория, без права помилования.

Члены суда:

– Поддерживаю. Поддерживаю.

– Сержант Трюдо, вы приговариваетесь к прохождению службы в дисциплинарном батальоне сроком на один год. На время пребывания в дисциплинарном батальоне вы лишаетесь звания. Вам понятен приговор?

– Понятен, сэр.

Капитан бьет молотком так, что едва не ломает его.

– Конвой, увести арестованного. Следующий!

На ходу оглядываюсь. Ловлю взгляд сержанта. Грешным делом, я и сам теперь почти уверен, что стрелял в партизана, а не в эту мразь. Спасибо тебе, братан. Даст Бог, сочтемся.

Меня запирают в одну из клеток. Наручники не снимают. Капрал просит меня снять знаки различия.

– Не положено, сэр, – словно извиняясь, говорит он.

Сижу в сырой полутьме, безучастно уставившись через прутья на некрашеную коридорную стену. Туда-сюда продолжают водить арестованных. Да тут целый конвейер! Поточное производство. Слышу знакомый голос. Показалось? Нет, точно знакомый.

– С арестованными говорить не положено, сэр, – сообщает кому-то охранник.

– На положено член положен, – отвечает ему Гус. – Уйди с дороги, сынок, пока я тебе твои яйца в уши не забил. Чего уставился? Сегодня там, завтра тут. Никто не застрахован. Посторонись.

Часовой сдается. Оглядывается по сторонам:

– Только недолго, сэр. Ничего не передавать.

– Учи ученого… Ну что, Француз? Опять в говне по шею?

– И я рад тебя видеть, Гус, – улыбаюсь я.

– Штрафбат?

– Ага. Год первой категории.

– Это жопа, чувак, – резюмирует Гус.

– Я знаю, дружище.

– Бабу твою в два-два перевели. Железная девка.

– Цела хоть?

– Тьфу-тьфу. Твоих пораскидали, кто остался. Я их найду. И подругу твою тоже.

– Ей не говори. Просто привет передай, больше ничего не говори.

– Как будто сама не узнает. На вот, пригодится. – Он достает из-за пазухи блок сигарет и сует сквозь решетку.

– Я же не курю.

– Бери, там все курят. Пригодится. – И часовому: – Ты не видел ничего, понял?

– Понял…

– Спасибо, что забежал, Гус.

– Да все путем будет, Француз. Ты везучий, сукин сын. Может, и выберешься.

– Удачи тебе, Эрнесто.

– И тебе семь футов, амиго…

Времена, когда свежеиспеченных штрафников, приучая к новому для них статусу, неделями держали стоя по колено в ледяной воде в бетонном колодце – карцере, канули в Лету. Больше никаких издевательств и насилия над личностью. Не в прифронтовой полосе, это точно.

– Значит, так, солдат, – втолковывает мне усталый топ-сержант в возрасте, – забудь, кем ты был раньше. Все свои заслуги и звания забудь. Удаль свою и дурь тоже. Кем ты был? Морпехом? Тем более прижми задницу. Тут все равны. Как перед Богом. Отлучка без разрешения командира далее пятидесяти метров от расположения наказывается болью. Свыше ста метров – автоматически. Драки, неуставные отношения, крамольные речи – болью. Невыполнение распоряжения – болью. Нерадивость по службе – болью. Чтобы ты перестал ухмыляться, дружище, я покажу, что такое боль.

Сержант щелкает кнопками на небольшом пульте на рукаве своей брони.

– Присядь-ка, солдат, – требует он и тычет пальцем в рукав.

Жгучая лава окутывает меня со всех сторон. Я вдыхаю воздух, но вместо него в легкие течет расплавленный свинец. Боль разрывает меня на кусочки. Расчленяет тело. Раскладывает по полочкам мои органы. Трещат от огня пересохшие кости. Я в океане огня. В сердце звезды. Я горю внутри и снаружи и никак не могу сгореть полностью, осыпаясь пеплом, я снова поднимаюсь во плоти, чтобы снова окутаться пламенем. Нет мыслей. Нет воли. Только боль. Вселенский ужас внутри. Тело – пучки раскаленных добела струн. Вой раскаленного ветра в ушах. Белый свет врывается в глаза ледяным потоком. Я с хлюпаньем втягиваю живительный воздух, прерывая вой. Дрожат ноги. Горит грудь. В глазах красное мельтешение. Я судорожно дышу, скорчившись на стуле.