Бен Бова - Орион и завоеватель

– Я могу доставить Филиппа, – громко сказал я. – Я знаю, как это сделать, и у меня хватит сил и знаний.

И Филипп, царь Македонский, появился передо мной.

Он казался более раздраженным, чем испуганным. Царя едва прикрывал кусок тонкого полотна. Здоровый глаз его заморгал от яркого солнечного света, и я понял, что пробудил его ото сна.

– Орион, – сказал он без удивления.

– Да, мой господин.

Он огляделся:

– Где мы? Что это за город внизу?

– Мы далеко от Македонии. Считай, что ты видишь обитель богов.

Он фыркнул:

– Не слишком похоже на гору Олимп.

Тело Филиппа покрывали шрамы, старые вздутые белые рубцы виднелись на плечах и груди, уродливый свежий порез тянулся вдоль всего левого бедра. По ранам царя можно было читать историю всех битв, в которых ему пришлось участвовать.

– Павсаний сказал, что ты дезертир. А теперь получается, что ты еще и колдун?

Я хотел ответить, но вдруг понял, что Олимпиада показывала ему разные точки пространственно-временного вектора, как и мне. Оказавшись не в своей постели, а совершенно в другой части континуума, Филипп не испугался, потому что она проделывала это и прежде.

– Нет, я не колдун, – отвечал я. – Как и твоя жена.

– Бывшая жена, Орион. Поверь мне, она ведьма.

– Она показывала тебе другие места?

Царь кивнул:

– И не однажды, когда мы только что поженились. Она показывала мне, какой могущественной станет Македония, если я буду следовать ее советам. – Он уставился на меня здоровым глазом. – Так, значит, ты с ней в союзе?

– Нет, совсем наоборот.

– Но ты обладаешь такой же силой, что и она!

– Нет, – возразил я. – Увы, она куда более могущественна, чем я.

– Она сильнее всех, – пробормотал он.

– И хочет убить тебя.

– Я знаю. И знал это многие годы.

– Но на сей раз…

Он поднял руку, чтобы остановить меня:

– Более не говори об этом, Орион. Я знаю о ее планах. Я стал для нее бесполезен. Настала пора Александру воплощать в жизнь ее стремления.

– Ты хочешь умереть?

– Нет, не особенно. Но каждый человек когда-нибудь умирает, Орион. Рано или поздно. Я сделал то, что она от меня хотела. И теперь она, как самка паука, должна пожрать самца.

– Но этого можно избежать, – возразил я.

– И чего ты хочешь от меня? – спросил он, свирепо задирая бороду. – Чтобы выжить и остаться на троне, я должен убить ее, а я не в силах этого сделать; кроме того, она подучит Александра начать гражданскую войну. Неужели ты думаешь, что я хочу утопить мой народ в крови? Или мне нужно убить еще и своего сына?

Прежде чем я ответил, он продолжил:

– Если македонцы затеют междоусобицу, что подумают народы, живущие вокруг? Что, по-твоему, сделают тогда Демосфен и афиняне? А фиванцы? А царь персов?

– Понимаю.

– В самом деле? Тогда вернутся прежние времена и все, чего я добился, пойдет прахом. – Он глубоко вздохнул, потом добавил: – Пусть Александр живет, даже если он и не мой сын. Я не буду убивать его.

– Тогда они убьют тебя, – сказал я. – Через день или два.

– Да будет так, – сказал Филипп. – Только не надо говорить мне, кто и когда это сделает. – Он сардонически усмехнулся. – Я люблю сюрпризы.

Испытывая разочарование, я качнул головой и шагнул в сторону.

– Подожди, – сказал он, неправильно истолковав мое поведение. – Это будешь ты, Орион? Ты мне это хочешь сказать?

Распрямившись в полный рост, я ответил:

– Никогда! Я скорее умру, чем позволю убить тебя.

Царь внимательно посмотрел на меня:

– Ты говоришь правду. Я никогда не верил в россказни о твоем дезертирстве.

Повернувшись ко мне спиной, царь направился в сторону города и, едва сделав три шага, исчез, оставив меня одного в далеком мире творцов. Я закрыл глаза и…

Открыл их в темнице крепости Эги. Я был скован по рукам и ногам, и голова моя – там, где Павсаний ударил меня, – ныла тупой болью.

В своей темной камере я мог определять время лишь по биению собственного пульса; способ непрактичный, однако за неимением чего-либо лучшего я считал сердцебиения, как человек, страдающий от бессонницы, считает овец. Я мог покинуть камеру и переместиться в опустевший город творцов, но мне все равно пришлось бы вернуться в это же самое место и вновь ощутить на себе эти же самые цепи. Подобно Гере, я был заперт в ловушке, пока ход событий не определится тем или иным способом. Но, заметив крыс и в этой камере, я забыл про подсчет пульса. Как и в темнице в Пелле, мои хвостатые компаньоны были не прочь отъесть мне пальцы рук или ног, если я не буду все время шевелиться. Обручи столь плотно стискивали мои запястья, что руки нормального человека распухли бы. Но я сознательно заставил глубоко лежащие сосуды взять на себя работу периферийных, пережатых наручниками. Еще я постоянно шевелил пальцами, чтобы разогнать в них кровь и отпугнуть голодных грызунов с жадными глазами-пуговками.