Владимир Михайлов - Решение номер три (Сборник)

«Флокс» был фирмой многопрофильной, издательская деятельность для неё была далеко не основной и достаточно скоро прекратилась. Но успело возникнуть другое издательство – «Параллель», которое выпустило мою книгу «Восточный конвой», составленную из двух повестей: написанной раньше (и вышедшей даже отдельной книжкой в Москве) «Ночь чёрного хрусталя» и второй, давшей название всей книге. Ещё до того я дал рукопись этой второй повести для прочтения в издательство «Эксмо», тоже обратившееся к русской фантастике. Оттуда буквально на следующий день после заключения договора с «Параллелью» позвонили мне, сказали, что повесть возьмут. В соглашении с «Параллелью» не было оговорено, что они приобретают копирайт на какой-то срок, и «Эксмо» сочло, что имеет полное право использовать этот текст. Они издали книгу даже раньше, чем нижегородцы, хотя у последних была хорошая фора.

С тех пор я поддерживаю связь с издательством «Эксмо». С 1996 года по сей день у меня там вышло восемь книг, из них только две – переиздания. За предшествовавшие тридцать три года было издано лишь немногим больше: если не ошибаюсь – двенадцать (переводы не в счёт). Иными словами – по интенсивности работы последние пять лет намного опередили все предыдущие.

Это с одной стороны радует, с другой – заставляет задуматься и сделать какие-то, пусть предварительные, оценки.

Задуматься стоит хотя бы над собственной эволюцией, над сменой интересов. И о том – насколько она связана (если связана) с переоценкой нашей роли (я имею в виду всех, пишущих серьёзную фантастику) в обществе.

Лет тридцать мы полагали, что, наряду с поэтами, представляем собой своего рода «силы быстрого реагирования»: мы первыми чувствовали начинающиеся или только предстоящие общественные сдвиги и пытались (с переменным успехом) предупредить о них на языке, понятном нашим читателям, но не всегда доступном для тех, «кому ведать надлежало». Мы не сомневались в собственной социальной значимости.

С падением государственной монополии на печать это наше качество оказалось ненужным. Фантастика поневоле перестала быть тайнописью. Она стала восприниматься буквально. Форма превратилась в содержание. Вместо прорицателя перед зрителями появился иллюзионист.

(Я намеренно не сказал «со свободой печати». Её не было, и в наступающем веке тоже не будет. И у нас, и нигде. Просто сменились хозяева, изменился вектор задач. Но всё же – когда хозяин всему один, не остаётся ни единой степени свободы, когда их больше одного – такие степени возникают, хотя и не абсолютные. Степень свободы автора прямо пропорциональна числу издателей.)

Впрочем, это относится не только к «массовой» литературе – приключенческой, детективной, фантастической, – но и к так называемому «основному руслу». Все последние годы там оценка тоже происходит, похоже, по тому, кто ловче протанцует на ушах.

Я, пожалуй, ощутил это намного явственнее, чем молодые фантасты. Наверное, не я один, но все фантасты поколения, к которому я принадлежу.

К тому времени, когда эта перемена начала явственно обозначаться, я успел давно уже возвратиться из космоса на Землю: по сути, это произошло уже в «Стороже». Это не значит, что действие моих книг стало происходить исключительно на нашей планете. Но для меня космос утратил интерес, как нечто, о чём нужно было думать всерьёз. Если раньше я старался увидеть, как выглядят миры, в которых развивались сюжеты, то потом они стали для меня лишь условностью. Я обнаружил, что меня чем дальше, тем больше интересуют материи социально-политические, а не развитие науки (на которую в молодости я едва ли не молился) и техники. Не материальный прогресс, но скорее его роль в происходящих – и могущих произойти в обществе изменениях.

Но фантастика стала всё более развлекательной – и потому, что интересы сбыта того требовали, но ещё в большей степени по той причине, что жизнь заставила людей целиком уходить в нелёгкие мысли о настоящем, о выживании, на отдалённые или даже близкие проблемы не оставалось ни времени, ни сил; а в такой ситуации больше помогает сказка, чем анализ, – именно потому, что в сказке ничто не напоминает о сегодняшней суровой жизни. Авторы тоже боролись за своё выживание – и в результате публицистическая составляющая фантастики перестала быть востребованной. Похоже, это удовлетворило всех.

Я тоже согласен был с этим примириться. Но понял, что так писать просто-напросто не умею. В последние годы не одну вещь я начинал с твёрдым намерением сделать нечто, по возможности закрученное, но без всяких политических проблем и обобщений. Ничего не получалось. В конце концов я махнул рукой и продолжил писать так, как писалось. Решил уступить своей внутренней потребности, осознав, что не я её придумал, а она в моём сознании реально существует.