Тим Вернер - Последний шаман Цитруса (СИ)

Падающее небо Зак то ли вспомнил в конце концов, то ли слишком четко представил, нарисовав ложное воспоминание. Но оно стояло перед глазами, если их закрыть и вызвать образ.

Черное падающее небо.

Конечно, не само небо падало. Черным кусками обрушивались вниз обломки кораблей. И что-то горело, он точно помнил, что что-то горело, хотя там, посреди песчаной бури, попросту нечему было гореть.

Может, он придумал себе и это — отчетливый запах гари.

Отец говорил, что они подняли бури, и бури метались вокруг, пытаясь достать до кораблей, а они стояли в эпицентре. И там, как внутри торнадо, был полный штиль. И время шло иначе. И все стихло. Но это — Зак был почти уверен — это отец выкурил слишком много трав. Это для него все стихло.

Зак помнил оглушительный грохот. Далекий, будто из другого мира, будто из-за стены. И такие же далекие шаманские завывания. Идиоты очень старались докричаться до Чужих. Вероятно, чтобы запеть их до смерти.

А потом был мягкий песок под рукой.

И отец рывком поднимает за запястье, и тащит прочь очень быстро. А Зак просто молча и послушно идет следом.

Зак потом долго не говорил после случившегося. Замолчал. Немножко умер под расколотым небом, среди бурь и душных песков, под песни идиотов и бой барабанов.

А идиотам естественно ничего не прилетело на головы. Прилетело в селение. Разворотило бункер. Убило всех, кто остался там.

Он так и не спросил отца, почему его не оставили в бункере. И со временем оставил вопросы позади. Некого было спрашивать.

Вот же глупо получилось. Пока была возможность спросить остальных, Зак не говорил. Отец его и из дому не выпускал. Отпаивал всякой дрянью, пока Зак лежал на твердой кровати и молча смотрел в потолок.

Отпоил.

А остальные к тому времени все-таки поумнели — свалили подальше с Цитруса. Кого не успели увезти во время Вторжения, эвакуировали постфактум.

И только этот старый пень отказался. Уперся. Построил новый бункер. И Заку некуда было из этого бункера бежать.

— Здесь все не так, — сказал отец. — Здесь человек меняется. Притяжение здесь другое? Да как же! Не-ет, мальчик, это Цитрус дает нам силы парить над песком. Но! — поднял снова свой кривой палец. — Но только тебе. И мне. Только тем, кто слышит его, кто его чует. Оранжевый свет — это душа. В твоих книгах написано, почему здесь все оранжевое? А я скажу — не написано. Микрочастицы в атмосфере… Пф! Это свечение! Цитрус — живой. Цитрус помог людям справиться с нападением иных форм…

— С нападением иных форм справился один человек! — Зак уже не кричал — цедил сквозь зубы. — Человек на корабле и с оружием, которое ты так ненавидишь! И в чертовой форме! Ким Джонс! Слыхал о таком?!

— И что именно с ним случилось, знаешь? — прищурился отец. — А я знаю. Его корабль взорвался и упал. Почему он выжил, мальчик? Цитрус спас его! В благодарность за то, что он спас Цитрус.

— Потому что спасательные капсулы давно изобрели! — застонал Зак. — И потому что притяжение! И спасатели с медицинской помощью! И химкоктейлями, которые ты не признаешь, и потому уже третий год не можешь оторвать свою задницу от кресла! И я не могу больше этого терпеть! Твои травы, твои медитации… Тут все пахнет гнилью! Ты гниешь! Почему твой Цитрус не поднимет тебя?! Почему не вернет маму?! Как мне здесь теперь жить?! В этом! Доме!

— Это — твой дом, мальчик, — ровно ответил отец, и Заку уже не впервые показалось, что тот доволен собой — доволен, что смог вывести сына из себя. Опять. Это у старого пня игра такая. «Достань Зака».

— Это твой дом, — повторил пень. — И я сделаю все, чтобы ты здесь остался.

— В таком случае я рад, что Цитрус не может поднять тебя с кресла! — прошипел Зак. Снова сплюнул под ноги, решительно двинулся к отцу и оттолкнул кресло от подъемника.

Он хотел домой, а кресло загораживало путь.

Постоял, глядя перед собой. Устало вздохнул, развернулся к откатившемуся отцу и вернулся за ним. Не оставлять же его посреди песков. Первый закон Цитруса: никого не оставляй среди песков.

Потащил кресло за собой. Решительно сказал:

— Я иду домой. Ты тоже. Хватит с тебя свежего воздуха. Тебя еще мыть и укладывать.

— Ты хороший мальчик, — устало, но неожиданно мягко резюмировал отец.

— Даже слишком, — пробормотал себе под нос Зак.

— Но ты еще не готов, — наставительно добавил отец.

— Мыть тебя я никогда не готов, — признался Зак, — но больше это делать некому.

— Я не об этом, сын, — отозвался тот. Он редко называл Зака сыном, чаще — мальчиком. И почти никогда — по имени.