Роман Глушков - Ярость Антея

Понятия не имею, как психи-спецназовцы умудрились покинуть боксы и почему медперсонал не обездвижил их посредством фриз-комбинезонов. В этот момент я лежу на матраце, пялюсь в потолок и внимаю в полудреме бормотанию Скептика. Нескончаемая болтовня братца давно превратилась для меня из раздражающего фактора в отменное медитативное средство наподобие пения буддистских монахов. Засыпать под эти монотонные философствования – одно удовольствие. Разве что когда Скептик не в настроении, он, бывает, обижается, что я его игнорирую и в отместку учиняет мне побудку. Но обычно велеречивый братец проявляет терпимость к моей невнимательности. Как, например, сегодня, за что я ему премного благодарен. Беря в расчет, сколько раз мы препирались после того, как по вине Скептика мое командование упрятало меня в психушку, эти короткие перемирия могли считаться почти что праздниками. Тем паче, что иных поводов для празднования в нашем «санатории» нет и не предвидится.

То, что в коридоре творится переполох, я смекаю по мельтешению теней в смотровом окошке. В «зоопарке» потасовки больных с персоналом не редкость, но, как правило, эти конфликты длятся считаные секунды. То есть до той поры, пока дежурный медбрат не активирует фриз-режим комбинезона агрессивного пациента. На сей раз мелькание красных комбинезонов в окошке подозрительно затягивается, хотя главными действующими лицами в разыгравшемся там спектакле, наоборот, должны быть темно-зеленые силуэты охранников и белые санитаров. Доносящегося снаружи грохота я, само собой, не слышу, но вибрацию пола от множества топочущих по нему ног звукоизоляция палаты поглощает не целиком.

Однако не топот вынуждает меня вскочить с матраца и броситься к двери, а перекошенная физиономия одного из медбратьев, врезавшаяся в смотровое окошко моего бокса. Она припечатывается к противоударному стеклу с такой силой, что оно покрывается трещинами, будто в него шарахнули, как минимум, кувалдой. И прежде чем расквашенное лицо медбрата отлипает от двери, я успеваю заметить взгляд его застывших вытаращенных глаз. В них читается огромное и искреннее изумление. Такое изумление, наверное, было и в глазах Цезаря, когда вероломный Брут вонзил ему в спину кинжал.

Тот, кто поверг санитара в смятение, а затем оглушил его и выдрал бедолаге кадык, нарисовался передо мной мгновение спустя. Дюжий, под два метра ростом, псих отшвыривает мертвеца к стене и, перешагнув через него, подходит вплотную к двери моего бокса. В этот момент я, взбудораженный, подскакиваю к ней с другой стороны, и когда наши с громилой взгляды встречаются, нас с ним разделяет не более полушага. Если бы не растрескавшееся и заляпанное кровью стекло, бунтарь легко ухватил бы меня за горло и разодрал его так же, как глотку своей последней жертвы.

Не ожидавший столь жуткой встречи, я отскакиваю, но тем не менее успеваю увидеть все, что творится за спиной психа, который буравит меня немигающим и – что поразительно – абсолютно невозмутимым взором. Остальные шестеро новичков как раз добивают остатки противника, швыряя его на пол и колошматя о стены. В сравнении с бузотерами коменданты и медперсонал двигаются словно сомнамбулы и больше мешают друг другу, нежели подавляют бунт. Силы деморализованных солдат и медбратьев тают на глазах, а кое-кто из них так и вовсе повернулся спиной к врагу и ломится сейчас в запертые ворота, что ограждают «зоопарк» от общего стационара. Но охрана по ту сторону ворот и не думает открывать их, очевидно, стремясь не допустить, чтобы беспорядки выплеснулись за пределы изолятора. А тем более беспорядки, перешедшие в кровавую баню.

Однако какую бы отличную боевую подготовку ни прошли безумцы, каждый из которых одним махом семерых убивахом, сомнительно, что их обучили выдерживать удары шокера, к тому же множественные. Коменданты и медбратья жалят противника электрическими дубинками и стреляют по нему из шоковых пистолетов, а тому хоть бы хны. Я на месте этих буянов отрубился бы после первого же полученного электроразряда. Они претерпели их не меньше дюжины на брата, но впечатление такое, будто электричество не вредит, а, наоборот, лишь придает им силы. Как говорится, невероятно, но факт.

И второе престранное обстоятельство, которое, кроме неистребимости «великолепной семерки», привлекает мое внимание: бузотеры не издают криков. Психопаты сворачивают противникам шеи, ломают конечности, расшибают головы жертв о стены и при этом остаются совершенно невозмутимыми. Лица орудующих голыми руками убийц напоминают гипсовые маски, сохраняющие бесстрастность, даже когда электрошокеры жалят безумцев в щеки или лбы. Единственное, что отличает их от ходячих мертвецов, это глаза. Пронзительные немигающие взгляды вояк светятся жизнью, и пялящийся на меня через стекло громила явно отдает себе отчет в своих действиях. Полные психи, которые глядят на мир осмысленно и хладнокровно, – ну чем не парадокс? И это пугает еще больше, чем впади они в слепую ярость, как любой другой вступивший в смертельный бой человек.