Илья Крымов: Злом за зло (Драконоборец - dark edition)

— Я подобру и здесь постоять могу, а "поздорову" мне уже поздновато, — пьяно заметил Бухтарь, самую малость покачиваясь.

— Бухтарь, уйди!

— Уйду, Румяна, только ты со мной пойдешь, туда, где свет, люди и мать с отцом.

— Уйди, говорю, вредный старик! Я здесь по своей воле! Я сама…

— Это я уже понял, — перебил он, не глядя на девушку, а следя за стоявшим напротив Лехом. — Увидь я, что что-то тут не по твоей воле, — я бы живо выгнул милсдарю гусару коленки в обратную сторону. Однако ж он по-умному решил, лаской донять. Так тоже можно, если мордашкой вышел. Во сколько ты ее честь оценил, пан гусар? Чую архаддирское игристое "Сен-Фроссон" по три серебряных марки за бутыль, по двадцать пять марок за ящик с десятью бутылями. Недешево, молодец, скупцом тебя не назовешь. Но все равно дешевле, чем сватов засылать, выкуп собирать и свадьбу играть, ага?

Лех Зданек с шумом вдохнул, будто наполняя себя не только воздухом, но и яростью. Румяна, видевшая его спину и скрытое тенью лицо Бухтаря, вздрогнула, вскочила и перехватила руку юноши. Очень крепко перехватила, как из всех девиц в округе только она, дочь коваля, могла.

— Не смей бить калеку, Господь-Кузнец покарает!

Лех резко обернулся к ней со злым лицом, вырвал свою руку и быстро пошел прочь, не оборачиваясь. Когда он стал совсем неразличим в темноте, девушка медленно повернулась к Бухтарю. Калека оставил бутыль на земле и уже раскуривал свою кукурузную люльку.

— Ты зачем сюда приперся? — глухим, угрожающим голосом спросила Румяна. — Кто тебя звал, ахог подери?

Он молчал. Табак в чаше разгорался при затяжках, немного освещая Бухтарево неприятное лицо, с вечной печатью сонной усталости на нем.

— От глупости тебя хотел предостеречь.

— Кто просил тебя об этом предостережении? Ты старый несчастный человек, который хочет, чтобы все вокруг были так же несчастны, как и он сам!

— Так-то оно так, но наоборот. Я несчастен, это верно, но оттого я хочу, чтобы вокруг меня всем было счастье, чтобы люди позабыли о боли и скорби. Тогда, наверное, мне будет легче забывать про свою боль и скорбь. Я так думаю.

— Да кто тебя просил?! Кто…

— А меня пока что не надо просить о добром деле, не такая я еще сволочь. И мнение свое мне высказывать не надо. Плевать мне, Румянка, на мнение твое неразумное, тем паче что составлено оно не тобой, а гормонами игривыми. Знаешь, что такое гормоны? Нет? Ну и не шибко важно. Идем.

— Никуда я с тобой…

Он ловко схватил ее за запястье, да так крепко сдавил, что не вывернуться, и потащил обратно на луг.

— Я знаю, чего ты добиваешься, злыдень! Думал, не догадаюсь?! Да мать с отцом мне так рьяно на тебя кивают, что вот-вот головы у них от плеч отскочат! Смотри, мол, Румяна, какой Бухтарь хваткий! Гляди! За ним будешь как за каменной стеной! Тьфу на вас! Тьфу на вас всех!

Бухтарь при этих словах остановился, повернулся к ней, резко замолчавшей от испуга, постоял недолго, а потом расхохотался так громко и искренне, что на глазах у девицы слезы от обиды навернулись. Он отпустил свою пленницу и пошел дальше, а ей ничего не оставалось, кроме как идти рядом.

— Дурында ты, Румянка, — мягко говорил однорукий, поднимаясь на холмик. — Пять лет назад, когда я вернулся домой калекой и увидел, что родную деревню разбойники пожгли, когда по дорогам бродил неприкаянно, когда Дорот меня к вам в дом привел, накормил и обогрел, ты была соплюхой тринадцати лет от роду. Я же тебе свистульки из дерева точил, лук игрушечный справил, показал, как нож метать, ты же истории про мою наемничью долю, почитай, каждый вечер слушала. Про то, как я с Мансом Вдоводелом ходил, как воевал то там, то сям, про то, как я море переплыл и в стране снежных баб побывал. Помнишь?

— Помню, — ответила Румяна и совсем по-детски шмыгнула носом, глядя себе под ноги. По правде сказать, история про то, как Томех плавал за Седое море свататься к королеве женщин-воев, была ее любимой. Матушка неодобрительно цокала языком и возбраняла Бухтарю рассказывать про такую срамоту, но именно эта история была самой приятной для мятежного Румянкиного духа.

— Жениться на тебе, дитя, — это последнее, чего бы я хотел, ведь для меня ты всегда останешься ребенком.

— Ты женишься на вдове Лешек, да? — тихо спросила она.

Бывший наемник рассмеялся опять, но уже тише.

— Ива Лешек баба знатных достоинств, это верно… весьма знатных, с какой стороны на нее ни погляди. Но я не думаю, что когда-нибудь женюсь. Это вообще не столь важно сейчас, Румяна. А важно то, что собиралась сделать ты.