Николай Чадович - Дисбат

Схватив пучок полыни, он настиг уже полностью деморализованного волка, ныне жаждавшего не крови, а только спасения.

– Вот тебе за пиво! Вот тебе за клопов! Вот тебе за мою кровь! – Синяков хлестал серое чудовище с тем же остервенением, с каким его далекие предки рубили супостатов, злодейства ради врывавшихся в мирные деревни.

Каждый новый удар оставлял на шкуре беса багровый след, как будто охаживали его не пучком сухой травы, а плетью-семихвосткой, специально для такого случая вымоченной в крепком уксусе. Не прошло и пары минут, как хищник, совсем недавно внушавший ужас (и не только своими клыками, но и своей сверхъестественной сущностью), опрокинулся на бок и принялся сучить лапами, извергая из пасти поток мутной пены.

Едва только с первым волком было покончено, как Синяков напал на его сотоварища, как раз в этот момент подбиравшегося к горлу тщедушного солдатика, вопившего сквозь злые слезы:

– Братцы, ну помогите же! Ведь загрызут меня сейчас!

Теперь ему уже и полынь не требовалась. Одним только мановением руки, разящим взглядом и сокровенным словом Синяков отшвыривал от себя волков, а потом топтал их, без всякого страха загоняя сапог в ощеренную пасть.

Опомнился он только в объятиях какого-то парня, чумазого, как кочегар, да вдобавок еще сплошь покрытого омерзительной пеной, которую извергали из себя доведенные до последней стадии изнеможения волки, а вернее, принявшие их облик бесы.

– Ну ты и даешь, батя! – раздался знакомый до обморока голос. – Вот не ожидал!

– Димка! – еле-еле выговорил Синяков. – Ты живой?

– Как видишь…

Волки отступили, а правильнее сказать – позорно бежали.

Поле боя осталось за дисбатом, вернее, за его первой ротой, а уж если быть абсолютно точным – за двумя десятками наголо остриженных пацанов, блатных и не очень, преднамеренно или случайно оказавшихся вблизи лесопилки, в силу своего исключительно выгодного местоположения ставшей пристанищем для одного из передовых дозоров.

О том, что происходило сейчас слева и справа от них, можно было только догадываться. Дым везде стоял коромыслом, от шума закладывало уши, а земля тряслась так, словно ее топтали знаменитые Гог и Магог. Тем не менее центр обороны устоял, в чем была немалая заслуга Синякова.

– Как тебе здесь? – это был первый вопрос, который он задал сыну, когда накал их взаимных объятий пошел на убыль.

– Как всем, – ответил тот, пытаясь рукавом стереть с лица копоть, пыль, собственный пот и волчью пену. – А ты что здесь делаешь?

– За тобой пришел, – сказал Синяков, глядя на сына, как на икону.

– Разве пересуд был? – поинтересовался Димка.

– Нет. Плевал я на все суды и пересуды. Уведу тебя отсюда, и все.

– Думаешь, это так просто?

– Я постараюсь. Я очень постараюсь.

– А от меня что требуется?

– Идти со мной и не оглядываться.

– Почему не оглядываться?

– Когда спасаешься от беды, никогда нельзя оглядываться. На этот счет есть немало сказок. Страшных, но поучительных. Одна дурочка оглянулась на свой обреченный город и превратилась в соляной столп. А еще раньше такую же оплошность допустил знаменитый древнегреческий лабух, сумевший добраться аж до самых глубин ада. За это он поплатился потерей любимого человека.

– Как же мне не оглядываться, батя? Тут кореша мои остаются. Они мне сегодня сто раз жизнь спасали.

– Не оглядываться – это целая наука. И чем раньше ты ее усвоишь, тем лучше. Не оглядываться – значит не жалеть о прошлом. Не страдать зря. Беречь силы, для того чтобы потом все начать сызнова. Чтобы жить…

– Ну-ну, – Димка слегка поморщился. – Пусть только бесы на белый свет вырвутся. Они вам покажут жизнь.

– Тебя это больше всех касается? Ты кто? Президент? Министр обороны? Или митрополит? Ты осужденный! Причем безвинно. Твое пребывание здесь не лезет ни в какие законные рамки. Я не прав?

– Прав, прав. – Димка стал поправлять пучки полыни, из которых была выложена магическая фигура.

Синяков представлял себе эту встречу совсем по-другому. Все складывалось как-то не так. Пройдя через столько мытарств, он нашел наконец своего сына. Но это был уже совсем не тот Димка, который всегда смотрел отцу в рот и на улице доверчиво вкладывал свою ладошку в его руку.

– Ты мне вроде и не рад, – произнес Синяков упавшим голосом.

– Рад, почему же… Хотя лучше бы тебе сюда не соваться. Это, батя, не твоя война.

– Я на нее, кстати сказать, и не рвусь. Я пришел за тобой. Разве ты не хочешь вернуться?