Эдвин Табб - Майенн

Она помолчала, потом тихо и печально сказала:

— Ты говорил о здравомыслии, Эрл, а отнюдь не о гордости. Кто ты есть, чтобы пытаться понять всю глубину моих причин? И как ты можешь во всей полноте почувствовать, в чем именно я нуждаюсь?

Узник, одинокий заключенный, раб протоплазмы, взывающий в космическую пустоту о горячей любви. Этот одинокий пленник настолько могуществен, что способен превращать друзей — во врагов, людей — в скорпионов и пауков, делая вид, что стал их другом, а реально — управляя всеми их поступками, словно марионетками. Но любовь слишком далека от этого; она совсем не похожа на притворство, силу, могущество…

Сумасшествие, в который раз подумал он. Слабоумие, отклонение от нормы, слепота, которая может обратить все живое в мизерное, ничтожное существо, которое можно просто стереть с земли, словно по мановению волшебной палочки, по минутной прихоти создателя.

Он медленно произнес:

— Ты предпочел появиться в обличии женщины, Тормайл, поэтому позволь мне обращаться к тебе именно исходя из этого. Майенн — мертва, поэтому у тебя нет причин ревновать меня. Что остается? Я вижу в тебе слабое, плачущее, постоянно молящее о любви создание. У самой дешевой проститутки в самом низкосортном доме терпимости я видел больше гордости, чем у тебя. Ты слышал, как Мари называла женщин, которые сами платят за любовь?

Эрл увидел, как передернулось от боли лицо Лолис, как вдруг потемнели страдающие глаза; он знал, какую рану нанес ей, какую боль причинил.

— Остановись, Эрл, я молю тебя.

Он рассмеялся, стараясь придать своему смеху и голосу как можно больше презрения, сарказма, мужского превосходства:

— Неужели правда так болезненна, Тормайл? Я полагал, что ты именно этого добивался: голой, холодной правдивости. Но, похоже, ты уже не в силах вынести подобное. Ты был в одиночестве слишком долго. Предоставленный сам себе, ты стал больным, душевнобольным. Я угадал?

Дюмарест услышал тяжкий, прерывистый вздох, полный муки и страдания; несколько листков, шурша, упали на землю с ближайшего дерева, словно ветер, потерявший вдруг силу, не смог продолжить начатое дело.

Лолис прошептала тихо:

— Я могла бы уничтожить тебя, Эрл, за твои жестокие слова, но я только прошу тебя: перестань говорить так…

— Да, ты легко можешь убить меня, но что ты докажешь этим? Что ты сильнее меня? Мы оба и так прекрасно знаем об этом. Что ты умней? Но я так не думаю. Если ты убьешь меня, то ты докажешь только одно: что ты проиграл. Что ты просто бессилен понять обычное чувство, знакомое всем живым людям, что твой эксперимент потерпел неудачу, и что люди, погибшие в нем, умерли зря. — Дюмарест чувствовал, как изнутри поднимается ненависть, злоба, ярость. — Мари, братья. Лолис и бедный Горлик! Майенн!

— Ты ненавидишь меня, — она произнесла это, словно удивившись, — ты действительно испытываешь ко мне только чувство сильнейшей ненависти.

Эрл взглянул на свои руки: они были судорожно сжаты в кулаки, костяшки пальцев побелели от напряжения. Он вымолвил тихо и яростно:

— Я ненавижу тебя за то, что ты сделал со всеми нами. Если бы ты был живым человеком, я бы просто убил тебя.

— Как ты убил Харга?

— Нет. Он страдал и мучился. Тогда все было иначе. Но тебя я убью не так. Я сделаю это твоими собственными руками. Ты уже слишком глубоко отравлен различными чувствами, эмоциями, которые точат, гложут, разрушают твой мозг. Это — реальный факт, так что же остается? Бесконечное сожаление, муки, тоска о том, чего ты никогда не сможешь иметь. Вечный поиск недостижимого, неизвестного. Мне даже в чем-то жаль тебя, поверь.

— Жаль?

— Это человеческое чувство, которое ты еще не выяснял в процессе опытов. Милосердие, внимание, доброта к слабым и беззащитным. Когда-нибудь, возможно, тебе тоже все это потребуется.

Она стояла неподвижно, красивая неповторимой красотой Лолис, но неуловимо повторяя всю глубину и своеобразие облика Майенн; свет небосвода превратил ее волосы в пылающий огненный костер. Потом вдруг эта красота поблекла, словно съежилась…

— Жалость… — тихо, словно плача сказала она, — это действительно ужасно, что ты жалеешь меня.

Он напрягся, ожидая последующего.

— Жалость! — снова, словно пытаясь справиться с внутренней болью, произнесла она, повторяя, — жалость!

Потом она мгновенно исчезла; вместе с ней провалились в небытие деревья, цветы, скалы. Эрл почувствовал, что почва стала неустойчивой, земля словно дрожала под его ногами, сдвигая почву, камешки, песок. Небо потемнело, словно вдруг опустилась ночь, воздух легкой струйкой стал просачиваться куда-то во внешнее пространство, в космос.