Михаил Ахманов - Океаны Айдена

Милый… Люблю… Он слышит эти слова, произнесенные на хайритском — так, как они всегда говорили наедине. Нежное протяжное — манлиссой… Опьяняющее — сорей… Они слетают с девичьих губ, искусанных в блаженном экстазе, и Одинцов счастливо улыбается в ответ. Молодость, как ты прекрасна! И как щедра!

Лидор всхлипывает, подается к нему, он чувствует на своей щеке ее учащенное дыхание, потом влажные зубки начинают ласково покусывать его шею. Тело девушки сладким грузом распростерлось на нем, она двигается все медленнее, все осторожнее, словно страшится того момента, который наступит вот-вот… или через минуту… через пять минут… или, быть может, хочет оттянуть его, еще не натешившись, не наигравшись истомой ожидания…

Но Одинцов жадно обнимает ее и, покрывая поцелуями глаза, губы, шею, переворачивает на спину. Лидор снова вскрикивает, ощущая его неистовство, его нетерпение, потом она кричит непрерывно, стонет, бьется, словно птичка, попавшая в силок: «Эльс, манлиссой… сорей… Эльс, Эльс!»

Он с яростной силой извергает свою страсть. Тело Лидор, юное, сильное, прогибается под ним, сведенная судорогой экстаза, она почти приподнимает Одинцова, кусая губы, прижимая к груди его темноволосую голову, впиваясь пальцами в плечи. Потом застывает, все еще обхватив его ногами, дышит тяжело, с протяжными всхлипами… И он, благодарно лаская кончиками пальцев ее щеку, целует ложбинку между грудей. Целует и не может оторваться.

Лидор… Лидор!

Он открыл глаза и минуту лежал в неподвижности, всматриваясь в облака на востоке, они уже начали розоветь и походили сейчас на прихотливые извивы перьев фламинго. Да, так оно и было в последний раз, почти два месяца назад… два длинных айденских месяца, отсчитанных по фазам Баста. Они любили друг друга, потом уснули. Потом… потом Виролайнен едва не вытащил его обратно — и он, вспомнив слишком многое, поднялся и ушел. Улетел от Лидор, оставив ей вместо тепла своих рук, вместо нежных поцелуев и страстных ночей клочок пергамента. Что же он там написал? Жди, я вернусь?

Жди, Лидор, я вернусь… Вернусь, чтобы опять уйти, исчезнуть в другом мире, так непохожем на твой… уйти навсегда… Или нет?

Одинцов сел. Три лампочки, как три огненных глаза крошечных циклопов, пылали перед ним на пульте, под ними светился экран. Сзади тихо гудел климатизатор, капли звонко шлепались в воду, словно кто-то невидимый играл на хрустальном ксилофоне. За спинкой кресла громоздилась поклажа — запасы, оружие, мешок с одеждой, весла… Все здесь, и все при нем… Все, кроме Лидор.

Чувство безмерного одиночества охватило его.

Он схоронил Грида в той глубокой яме, которую выкопал посреди островка в безуспешных поисках пресной воды. За десять дней, которые Одинцов провел на этом клочке суши, труп высох и почернел, почти превратившись в мумию. Это не было удивительным, даже при царившей тут высокой влажности солнечный жар превозмогал гниение. Мясо и сырая рыба высыхали на плоских камнях за сутки, превращаясь в твердые, как подошва, ломти.

Опустив в могилу сморщенное маленькое тело, Одинцов вздохнул, на миг ему почудилось, что он хоронит двоих, Грида и Костю Ртищева. Потом он пробормотал: «Спи с миром!» — и начал засыпать яму песком. Грид упокоится тут, в чистом и честном желтом песке, а не в желудках Бура и его своры. И вместе с ним на этом далеком острове останется частица человека, пришедшего с Земли и возвратившегося обратно. Будем надеяться, подумал Одинцов, что его настоящие похороны произойдут еще не скоро.

Он насыпал невысокий холмик над могилой и воткнул сверху кремневый наконечник копья, самое древнее оружие каменного века. Этот символ в равной степени подходил и воину Гриду, и солдату Ртищеву, ибо война появились еще раньше, чем копья, палицы и топоры.

Да, не повезло Косте — попал в тело умирающего… В последние дни Одинцов не раз вспоминал и этот визит, и каждое слово, сказанное его учеником. Но слова значили гораздо меньше, чем сам факт визита. Выходит, теперь Виролайнен мог отправлять посланцев к нему, Одинцову, внедряя их в тела окружающих… Любопытная ситуация! Он начал перебирать людей, которые в то или иное время сопутствовали ему. Бар Занкор, Чос, Ильтар… Чос был бы весьма вероятной кандидатурой, в походе он спал в соседней палатке ночью и ехал на тархе днем, за спиной Одинцова. Но то в походе! А в Тагре, в столице, могли случиться фокусы похлеще — там гонец с Земли мог очутиться в теле юной девушки, делившей ложе с Одинцовым. Неужели Виролайнен не подумал о такой возможности?