Ян Валетов - Хроники Проклятого

Жена Понтия Пилата, хоть и была на добрый десяток лет младше мужа, но дорогу и жестокую летнюю жару выносила гораздо хуже привыкшего к тяготам и лишениям за долгие годы армейской жизни прокуратора. Здешняя должность добавила Пилату как минимум двадцать мин веса, и он оплыл, отяжелел, раздавшись в талии и бедрах. Если раньше он казался приземистым и мощным, то теперь стал грузным. Даже лицо его разошлось вширь, превратив вечно пылавшие мрачным огнем глаза в щелочки.

Прокулу назначение мужа в Иудею тоже изменило. Здешний жар вытопил из ее зрелого тела весь лишний жир, а морской воздух Кейсарии пошел на пользу, и бледная по римской моде кожа быстро набрала живого персикового цвета. Супруга прокуратора не стала выглядеть моложе, но изменилась к лучшему, причем настолько, что Понтий, до того не баловавший законную жену частыми посещениями спальни и предпочитавший ее обществу забавы с другими, более раскованными женщинами, а иногда и лупанарий, [104] Лупанарий – публичный дом в древнем Риме. вдруг обнаружил, что присутствие Прокулы его приятно бодрит.

А вот путешествия в глубь страны (таковые Пилат вынужден был делать не менее пяти раз за год) Прокула переносила с трудом. Ее недомогание Пилат относил к разновидности морской болезни – на судне супруга страдала так сильно, что эскулап предполагал у нее заворот кишок, а раскачивающиеся при езде носилки в точности повторяли качку на борту корабля. В седле же Прокула не сидела вовсе, так как прямые солнечные лучи действовали на нее губительно, до потери сознания, а для передвижения в ночные часы ей недоставало мастерства наездницы.

Склонившись, Понтий откинул плотный полог паланкина и заглянул вовнутрь. Супруга встретила его полным страдания взглядом и тут же одарила нежной болезненной улыбкой, показав мелкие белые зубки.

– Как далеко нам еще ехать? – спросила она слабым голосом и, протянув руку, коснулась ладони Пилата своими тонкими пальцами.

Из паланкина пахнуло благовониями и каким-то лекарственным ароматом, настолько крепким, что он на мгновение перешиб даже запах свежего конского пота и кислинку размякшей кожаной сбруи. Прокуратор невольно улыбнулся, и кожа на бритом черепе пошла складками, словно песок на склоне бархана под порывами ветра. От Прокулы всегда пахло травами, дорогим итальянским мылом и чуть-чуть женщиной.

– Потерпи, дорогая, к вечеру мы будем на месте…

Не будь с ним ее, слуг, всех этих тюков с одеждой, посудой, какими-то идиотскими штуковинами, палатками, продовольствием, раскладной мебелью и прочими бессмысленными предметами, и он во главе алы дошел бы до Ершалаима за два дневных перехода. Но он был прокуратором. Не воином, а прежде всего чиновником, и должен был вести себя соответственно, как…

Пилат посмотрел на холеное лицо жены и едва заметно вздохнул, надевая соответствующую улыбку.

Конь, словно чувствуя настроение хозяина, бодро взял с места и вынес наездника во главу отряда. Декурион, возглавлявший колонну, подал в сторону, почтительно освобождая место начальнику, Пилат чуть натянул поводья, переводя коня на шаг, сначала размашистый, а потом более мелкий.

Солнце давно склонилось за полдень, дорога на Ершалаим – прекрасно вымощенная, ухоженная, широкая, как и должно быть дороге в богатой римской провинции – была достаточно многолюдна. Навстречу, в сторону кесарийского порта, шли купеческие караваны, груженные сосудами с зерном, вином и маслом, тюками с тканями и прочими товарами, от тяжести которых грустно вздыхали терпеливые вьючные ослы. Попадались навстречу и конные, и пешие путники в греческих, римских и иудейских одеждах, проскакал, салютовав пилумами, кавалерийский десяток на гладких сытых лошадях. Пыль, поднятая копытами, еще долго висела над дорожными камнями.

В час, когда солнце уже начало клониться к закату и дорога, вившаяся меж густо растущими по склонам невысоких гор соснами, практически незаметно покатилась под уклон, Пилат, по-прежнему возглавлявший свою колонну, увидел патруль, преследующий человека.

Вид на город и сверкающий Храм на вершине Мории должен был открыться за поворотом, буквально в двадцати стадиях, [105] Стадий – римская мера длины, равная 178,6 метра. и беглец, скорее всего, сумел вырваться из Ершалаима, но скрыться от пятерых конников оказалось ему не под силу. Когда Пилат заметил его, всадники были всего лишь в сотне двойных шагов [106] Двойной шаг – римская мера длины, равная 1,48 метра. от своей дичи, а дичь – в стадии от подступившего к дороге леса.