Уолтер Уильямс - Джонни Бродвей

Что ж, похоже, я способствовал триумфальному шествию марксизма по Китаю.

Ю-лан не знала, когда сможет побывать в Южном Китае — как только революция произойдет или дела позволят, смотря что случится быстрее. Однако у нее не было сомнений, что мы увидимся в самом ближайшем будущем.

Я подошел к пианино и пробежался по клавишам, наигрывая песенку «Пусть ветер выдует тебя из головы», хотя, разумеется, ничего подобного я не желал. Затем я отправился на поиски Хан Шана.

Он упоминал храм в Гонконге — ведь он все же был монахом, но оказалось, что там Хан Шана уже нет, однако он оставил записку, где настоятельно просил найти его на Руа-Фелисидаде, 151, расположенной на побережье Макао. Я поинтересовался, не вышибли ли его местные священники из монастыря за своеобразие характера, но парень, с которым я общался, не отличался разговорчивостью, поэтому я покинул обитель и поймал такси, которое довезло меня до паромной пристани. До Макао плыть довольно далеко, а я хотел вернуться к вечеру.

Когда я устроился на пароходе, рассматривая проплывающие мимо острова, мне показалось, что золотой амулет на шее стал тяжелее. Я задумался о том, что из обладания воинским счастьем Китая можно извлечь определенную пользу.

Считая клинок Мурамасы, в моем распоряжении находились не меньше трех символов власти. Существовали и другие, и я мог бы приложить усилия, чтобы раздобыть и их. Джонни Бродвей Чан может, если захочет, сам сосредоточить власть в своих руках.

Нельзя сказать, чтобы моя страна в этом не нуждалась. Кантонское правительство контролировало только один город, остальная часть страны была поделена между генералами, иностранцы извлекали преимущества из нашей слабости, японцы аннексировали страну район за районом, и в довершение, словно всего этого было недостаточно, они, похоже, предпринимали попытки восстановления маньчжурской династии, которая больше чем кто бы то ни было могла ввергнуть страну в хаос.

Возможно, думалось мне, еще не поздно все устроить как следует. Удачливый и предприимчивый парень, повидавший мир, не страшащийся новшеств и импровизаций, может в наши дни далеко продвинуться. А если он к тому же обладает достаточной властью, то вполне может начать разумное переустройство страны. Избавиться от генералов и коррупционеров, отрегулировать договоры с иностранными державами, содействовать прогрессу, который послужит на благо населению.

Загвоздка была в том, что я не до конца решился сыграть эту роль. Одно дело высосать один-другой бокал коктейля и сказать приятелям: «Дали бы мне шанс, уж я бы управлял этой страной куда лучше, чем те задницы, которые делают это сейчас». Но сколько людей запрыгают от радости, предоставь им этот шанс? Я привык считать себя бульвардье с амбициями, не распространяющимися далее сети ночных клубов и постановки мюзиклов; и вот я столкнулся с возможностью сделаться китайским Наполеоном.

У нас, китайцев, уже был один Наполеон. Цинь Шихуань Ди, первый император, парень, построивший Стену и упорядочивший деньги, меры веса, дороги и письменность, парень, который рыл каналы и сжигал книги. И что бы вы думали? За все хорошее, что он совершил, его ненавидит каждый школьник в нашей стране, потому что, кроме всего прочего, он еще оказался и первым в длинной череде тиранов.

С тяжелой головой я сошел с пристани и отправился на поиски Хан Шана. Я никак не мог понять, чего Судьба от меня хочет.

Руа-Фелисидад находилась в довольно своеобразном районе; впрочем, я припомнил, что там должен был быть храм или монастырь, последний бастион добродетели на улице, предавшейся разврату. К моему удивлению, дом номер 151 оказался одним из плюшевых игорных притонов, каких в Макао избыток. Я спросил Хан Шана, и меня тут же провели в офис менеджера, предложили сигару и коньяк. Некоторое время я курил, пытаясь представить себе смуглолицего монаха в подобном окружении, и тут дверь отворилась, и в кабинет вошел Хан Шан собственной персоной. Он курил самокрутку в нефритовом мундштуке и был одет в прекрасный европейский костюм, дополненный экстравагантным вышитым жилетом. Исчезли шелковый халат, шапочка, пятидюймовые ногти. Вместо старого монаха передо мной предстал процветающий джентльмен с элегантными часами и бриллиантовыми запонками.

— Джонни! — сказал он с усмешкой. — Я уж думал, не дождусь вас. Боялся, что придется нанимать кого-то другого.

— Ваша наружность удивляет меня, монах Хан, — сказал я.