Дэвид Вебер - Тень Саганами

— Простите меня, Бернардус, если я не в силах заметить разницу на практике, — Альквезар откинулся назад, держа в правой руке бокал бренди и осторожно помахивая сигарой в левой. — Последствия одни и те же.

— Краткосрочные последствия одни и те же, — отозвался Ван Дорт. — Но если с подлинной глупостью мало что можно поделать, то невежество может быть развеяно, а привычка задумываться — выработана.

— Меня всегда поражает, — произнёс Альквезар с улыбкой старого приятеля, ведущего давний спор, — как пронырливый, бесчувственный, жадный до денег рембрандтский капиталист может быть настолько пламенным либералом в своих взглядах на человечество.

— Да? — Голубые глаза Ван Дорта вспыхнули, и он улыбнулся Альквезару. — Совершенно случайно мне стало известно, что слово "либерал" стало для вас ругательством только после того, как его приватизировала Тонкович.

— Тем самым подтверждая пронесенное мною по жизни подозрение — возможно, ранее не высказывавшееся, однако глубоко укоренившееся — в том, что любой, на самом деле верящий человеку, уверяющему в том, что он либерал, страдает размягчением мозгов в последней стадии.

— Надеюсь, вам обоим это доставляет удовольствие, — тон Крицманна балансировал на грани язвительности. В свои тридцать шесть стандартных лет он был самым молодым из присутствующих. Ещё он был самым низкорослым, в его каштанововолосом, сероглазом, крепко сбитом теле было всего сто семьдесят сантиметров роста. Однако, несмотря на то, что он был на двадцать стандартных лет моложе Альквезара и больше чем на сорок — Ван Дорта, выглядел Крицманн старше любого из них, поскольку являлся уроженцем Дрездена.

— Нам это не доставляет удовольствия, Генри, — после кратчайшей паузы ответил Ван Дорт. — И мы не недооцениваем ситуацию. Однако, полагаю, следует помнить, что те, кто с нами не согласен — не обязательно порочные монстры.

— Для меня измена достаточно близка к пороку, — угрюмо заявил Крицманн.

— На самом деле, — произнёс Альквезар, не сводя глаз с Крицманна, под аккомпанемент хлопков треплемых бризом краёв стоящего над их столиком зонта и развевающегося на флагштоке отеля флага Шпинделя, — я полагаю, что было бы мудрее, если бы вы, Генри, не употребляли слово "измена" даже в разговоре с Бернардусом и мной.

— Это почему? — возразил Крицманн. — Я предпочитаю называть вещи их именами. Восемьдесят процентов населения Скопления проголосовали за присоединение к Звёздному Королевству. На мой взгляд, это делает любого, готового обратиться к не предусмотренным законом методам сопротивления аннексии, виновным в измене.

Альквезар едва заметно поёжился и покачал головой.

— Я не буду спорить с вами, хотя и полагаю, что такая точка зрения может быть во многом оспорена, по крайней мере до того, как мы не утвердим Конституцию, которая точно определит, что является в Скоплении законным, а что нет. Однако, как бы ни был этот термин точен, у его применения существуют определённые негативные последствия политического характера. Первым из приходящих в голову, является то, что, разбрасываясь терминами вроде "измена" и "предатель", вы на самом деле только поможете нашим противникам расколоть общественное мнение.

Крицманн с негодованием уставился на Альквезара, и Ван Дорт наклонился вперёд, чтобы потрепать его по плечу.

— Иоахим прав, Генри, — мягко произнёс он. — Люди, которых вы характеризуете подобным образом, рады были бы спровоцировать вас на что-нибудь — что угодно — что они и их сторонники смогут назвать экстремизмом.

Крицманн ещё какое-то время смотрел на них с негодованием, а затем глубоко вздохнул и отрывисто кивнул. Его плечи слегка расслабились и он потянулся за своей выпивкой — не бокалом бренди, как Альквезар, и не стаканом вина, как Ван Дорт, а высокой, покрытой каплями влаги кружкой пива.

— Ладно, — почти прорычал он. — Ваша взяла. И я постараюсь помалкивать на публике. Тем не менее, — его глаза вспыхнули, — это не изменит моего личного мнения об этих ублюдках.

— Не думаю, чтобы этого кто-нибудь ожидал, — пробормотал под нос Ван Дорт.

"Во всяком случае, если у него вообще есть хоть капля здравого смысла, — подумал он. — Ожидать беспристрастного отношения к подобной проблеме от Генри Крицманна? Смех один!"

При этой мысли он ощутил знакомый укол вины. Дрезден даже по меркам Пограничья был катастрофически беден. В отличие от его родного Рембрандта или Сан Мигеля Альквезара, сумевших вытащить себя за волосы и добиться баснословного — по стандартам Пограничья — богатства, экономика Дрездена никогда не поднималась выше минимального уровня. Подавляющее большинство обитателей Дрездена, даже в настоящее время, были плохо образованы и представляли из себя немногим большее, чем чернорабочих, а современная промышленность почти не нуждалась в чернорабочих. Бедность системы Дрезден была настолько кошмарной, что её посещали лишь самые обветшалые (или пользующиеся самой скверной репутацией) бродячие торговцы, и ни одна другая система — в том числе Рембрандт, признал Ван Дорт — не собиралась вкладывать в неё капиталы.